Военная литература

А. И. Савенко

Работа в белогвардейских частях

При отступлении наших войск из Грозного сотни раненых и больных тифом красноармейцев находились в госпиталях, бараках, частных домах. Вывезти всех их не было никакой возможности. Я лежал в госпитале. С приходом белых все мы стали их пленниками. Через некоторое время нас отправили в Ставрополь, откуда мне с другим красноармейцем С. Гарбузовым удалось бежать в Армавир.

На станции Армавир я устроился работать на железной дороге, а Гарбузов — санитаром в эвакопункт, но потом он перешел на работу истопником в офицерское собрание. Больше я его не встречал. Только после освобождения Ставрополя узнал, что его арестовали белогвардейцы, а затем расстреляли.

Первое время в Армавире я жил в железнодорожной казарме, потом перешел на квартиру к местному жителю Луневу, проживавшему по Набережной улице. По вечерам мы часто беседовали о боях под Армавиром, когда наши войска отступали, о жизни, сложившейся при деникинском режиме, и по другим вопросам. Во многом мы оказались единомышленниками.

В августе 1919 года к нам зашел человек, с которым Лунев меня познакомил. Как я потом узнал, это был руководитель подпольной группы одного из районов города Мартиросов по кличке «Власов». Несколько встреч и бесед с Власовым сблизили нас, и он дал мне первое задание:подсчитать, сколько воинских эшелонов проходит в сутки через станцию Армавир-2. Задание я выполнил.

114

Через некоторое время я узнал, что на станцию Армавир-1 прибыл воинский эшелон с солдатами, возвратившимися из Франции, куда они были посланы еще в империалистическую войну для оказания помощи французам. Работая неподалеку от этого эшелона, я познакомился с грузчиком Сенчуком. Мы вместе расспрашивали солдат, что они собираются делать дальше — ехать по домам или продолжать воевать, а если воевать, то на чьей стороне? На первых порах ясных ответов мы не получали. Потом солдаты, с которыми мы беседовали, пригласили меня и Сенчука в вагон, угостили, чем могли, и все расспрашивали о Советской власти и большевиках, о власти кадетов. Все, что мы с Сенчуком знали, рассказали им, говорили о героической борьбе Красной Армии против Деникина, о том, что белая армия разлагается, призывали их к борьбе против помещиков и буржуазии, интересы которых защищает Деникин. Многие солдаты задумались.

К концу дня солдат выгрузили из вагонов и строем отправили за город в приспособленные под казармы большие амбары, куда раньше ссыпали пшеницу. Позже мы тоже отправились в эти казармы. Вот тут-то, около казарм, Сенчук и представил меня Власову. Мы от души посмеялись над Сенчуком, который не знал, что я уже знаком с Власовым и выполнял его задание. Теперь уже втроем стали вести агитацию среди солдат. Но об этом скажу ниже.

Когда мы в тот день возвратились из казарм, Власов пригласил меня на вокзал на станцию Армавир-1. Здесь, прогуливаясь по перрону, он сказал, что вскоре со стороны Кавказской подойдет пассажирский поезд, из вагона выйдет человек с грязным мешком, а я в это время должен стоять у фонарного столба. Незнакомец, проходя мимо меня, скажет: «Все грязное». Я должен ответить: «Почистим». Он вручит мне сверток, который надлежит немедленно отнести деду Никифору, проживающему по Железнодорожной улице, 62. Дав эти указания, Власов ушел.

Через несколько минут поезд прибыл, и встреча состоялась. Взяв сверток, я отправился к деду Никифору, а потом доложил Власову, что задание выполнил. Впоследствии узнал, что в доме, где жил дед Никифор, была конспиративная квартира, а в свертке находились прокламации Северо-Кавказского краевого подпольного партийного комитета. Эти прокламации мне тоже пришлось распространять: часть их я раздал солдатам,

115

а другую переправил представителям рабочих завода «Арма- лит» и железнодорожникам.

Как-то Власов сказал нам, что хорошо бы из солдат, прибывших из Франции, создать боевые дружины в дополнение к тем, которые уже имелись на предприятиях города. Через несколько дней он свел меня с фельдфебелем, а раньше, еще в вагонах, я сам познакомился примерно с двумя десятками солдат и унтер-офицеров. Среди солдат я уже считался своим человеком, для меня у них нашлось военное обмундирование, а фельдфебель выдал солдатскую книжку на имя Семена Гред- чина.

Наша работа облегчалась тем, что офицеры бывшего русского экспедиционного корпуса, прибывшие из Франции, разъехались, и солдатами командовал мой знакомый фельдфебель. Но командование Добровольческой армии помнило о них. Из деникинского штаба приезжали в казармы офицеры-агитаторы, они проводили митинги, собрания, убеждали солдат взяться за оружие и идти на фронт под Ставрополь бить «Совдепию».

Наши подпольщики агитировали против вступления в добровольческие маршевые роты, и солдаты нас поддерживали.

Митинги белым не помогли, и тогда их командование издало приказ о формировании маршевых рот для отправки на фронт в принудительном порядке.

Но и мы, подпольщики, не бездействовали. Когда шло формирование маршевых рот, меня по рекомендации фельдфебеля назначили командиром второго взвода. Получив оружие, а его выдавал связанный с нами солдат-каптенармус, ночью по указанию Власова мы свезли около трехсот винтовок, много патронов, гранаты и два пулемета на конспиративную квартиру, где их и сложили в погреб для раздачи рабочим-дружин- никам.

А получив во второй раз оружие, английское обмундирование, боеприпасы, продовольствие, мы все погрузили в вагоны и были готовы к отправке на фронт. Заранее мы договорились, что при первой же возможности сдадимся красным. Но все ускорил случай. В пути один офицер ударил солдата. Волна возмущения охватила весь эшелон. Остановили поезд, солдаты вышли из вагонов. Появились еще раньше приготовленные нами плакаты с надписями: «Да здравствует Советская власть!», «Смерть буржуазии!» Из всех вагонов собрали офицеров, которых оказалось примерно человек двадцать, разоружили, посадили в хвостовой вагон и накрепко забили двери гвоздями. Отцепив затем вагон от состава, разогнали его паро возом и пустили по линии.

116

Позднее мы узнали, что этот вагон обнаружили на станционном стрелочном переводе разбитым. Солдаты же вернулись кто в Армавир, кто в другие города и станицы.

Когда потом я встретился в Армавире с Власовым, он уже знал о случившемся и целиком одобрил наши действия.

...Конец февраля — начало марта 1920 года. Под напором Красной Армии белогвардейцы отступают. Готовятся к бегству деникинцы и из Армавира. В те дни военная контрразведка особенно свирепствовала. Большое беспокойство нам доставляли особоуполномоченный контрразведки по Армавиру Павел Сапацкий и его жена, также работавшая в контрразведке. По ее доносам были арестованы и расстреляны солдат Зернов и несколько других товарищей.

Мы с Власовым решили посоветоваться с еще одним из руководителей подполья — Давыдовым. После недолгих размышлений решили: необходимо убрать Сапацкого. Подобрали группу для этой операции, в которую вошли Власов, Сенчук, я, еще один подпольщик (фамилии его не помню) и двое солдат. Ночью явились к Сапацкому на квартиру. Власов, переодетый офицером, отрекомендовался и сообщил, что его и солдат прислало командование армавирского гарнизона для охраны. Дело в том, что Сапацкие уже сложили имущество на подводы и собирались удирать в Туапсе. Нужно было действовать быстро. Тут же обезоружили Сапацкого и его жену. Когда Власов отбирал у Сапацкой оружие — а у нее было два револьвера,— белогвардейка едва не выстрелила в него. Выведя обоих за город, их расстреляли.

...Белогвардейская армия уже в панике отступала в направлении Белореченская — Туапсе. Подпольщики получили сведения, что в одном из поездов, следующих из Ростова, находятся два вагона с ценностями. Выяснить, в каком именно составе следуют эти вагоны, Власов поручил мне.

В тот день, когда я отправился выполнять это задание, стояла теплая, солнечная погода. На станции Армазир-2 дежурил составитель Трунов. Я был знаком с ним еще с тех пор, когда работал на ремонте путей. Спросил, прибыли ли ростовские составы, где они стоят. Трунов ответил, что два уже отправлены прямым сообщением без переформирования на Туапсе, ждут прибытия еще других. Поезда приходили и уходили, а нужных нам вагонов в них не было. Стал ходить на станцию и днем и ночью, о чем регулярно докладывал Власову.

В один из дней, ближе к вечеру, вместе со мной на станцию пошел Власов. И как раз в это время прибыл бронепоезд с несколькими прицепленными к нему вагонами. На одном из бронированных вагонов было написано 4 Добровольческая армия».

117

Когда поезд остановился, паровоз отправили набирать воду, а солдаты сошли на перрон. Двое из них остановились около нас. Мы разговорились, поинтересовались, куда они держат путь. «Это военная тайна»,— смеясь, ответил один солдат. Другой шутливым тоном спросил, а далеко ли до моря, что они, мол, из Сибири и им хочется покупаться, но боятся, что из моря не вылезут...

Мы же вполне серьезно стали им советовать к морю не ездить, а остаться здесь с бронепоездом, так как Красная Армия все равно настигнет, и тогда-то им не будет никакой пощады. К нам подошли еще человек пять солдат из команды бронепоезда и стали внимательно прислушиваться к тому, о чем мы говорили. Под конец Власов спросил:

— Ну так как, остаетесь, ребята?

Все солдаты хором ответили:     

— Остаемся!

...Солдаты разоружили своих офицеров и закрыли их в одном из отсеков бронепоезда. Потом по указанию Власова вагоны, груженные ценностями, перевели на станцию Армавир-1, а отсюда, после того как город был освобожден от деникинцев, их отправили обратно в Ростов.

В марте 1920 года в Армавир со стороны Прочноокопской вступили передовые части Красной Армии. Белогвардейцев в городе уже не было. Так закончилась моя работа в армавирской подпольной организации.

П. П. Соркин

Тактика, подсказанная жизнью

После отступления красных войск с Кубани в 1918 году часть партийных и советских работников, в том числе и я, пробрались на Украину, где мы были использованы для работы в действующих советских украинских частях.

В середине 1919 года до нас дошли вести о нарастающем движении краснозеленых в тылу Добровольческой армии,

118

главным образом в горах Причерноморья. Прибывший в Киев председатель Северо-Кавказского краевого подпольного комитета РКП(б) Владимир Черный подтвердил это. Он попросил нас оказать помощь в организации партизанских отрядов.

И вот в июле группа товарищей отправилась в путь, надеясь проникнуть через Крым на Кубань. Но в это время начался отход наших войск из Крыма, а затем и с Украины.

Некоторые товарищи выехали в Москву, а оттуда в Саратов, я же направился в Вольск, где находился бывший председатель реввоенсовета 11-й Северо-Кавказской армии Ян По- луян. После недолгих переговоров мне вручили мандат особоуполномоченного РВС республики и небольшую сумму денег. Ко мне были прикомандированы товарищи Дроздов, Сухой и Предит, и мы выехали в Астрахань. Отсюда на рыбачьей лодке после многих приключений добрались наконец до Апшерон- ского полуострова. Мои товарищи счастливо проскользнули в Баку, я же попал в руки азербайджанских пограничников и был доставлен в бакинскую контрразведку. В моем освобождении немалую роль сыграла любовь контрразведчиков к николаевским и керенским кредиткам.

Так или иначе, в октябре вся наша группа собралась в Тифлисе, где мы встретились с кубанским большевиком Лукой Ивницким. Он имел полномочия от реввоенсовета 8-й армии Южного фронта и тоже пробирался к краснозеленым. К несчастью, он заболел, и его во время болезни вместе с рядом других прибывших на Кавказ большевиков арестовали. Таким образом, из всей группы к концу декабря на свободе оказался один я. Грузинские «особоотрядчики» (контрразведчики) гонялись за мной по пятам, из-за чего пришлось в январе 1920 года тайно выехать в Абхазию, в город Сухум.

Работая некоторое время в Тифлисе, мы были в курсе организации эсеровского Комитета освобождения Черноморья, или КОЧа, как его называли сокращенно. Дело в том, что грузинские меньшевики, имея под боком «добровольцев» (деникинцев), лелеяли мечту создать на побережье «буферное государство» между Грузией и территорией, занимаемой деникинцами. С этой же целью они косвенно поддерживали и подогревали волнения в Сочинском округе, благо сами белогвардейцы своими зверствами способствовали всеобщему восстанию доведенного до отчаяния крестьянства. В Тифлисе обретался один из эсеров — Самарин-Филипповский. Ему-то и поручили грузинские «демократы» сформировать комитет. В состав этого комитета вошли Самарин, Воронович, Рухадзе и другие эсеры и меньшевики.

119

По многим соображениям, мы решили не препятствовать этой возне. Нам было известно, что с 1918 года эсеры крепко обосновались в Сочинском округе, вели там усиленную работу и своими демагогическими лозунгами приобрели некоторую популярность среди крестьянства. Они также располагали крупными средствами. У нас же не было ни средств, ни оружия. Кроме того, из прибывших из Киева товарищей остался я один.

По прибытии в Сухум я связался с местными большевиками, установил связь с Кавказским краевым комитетом РКП(б). Вскоре приступили к работе по разоблачению КОЧа и его вооруженных сил, названных ими «крестьянским ополчением». Совместно решили под видом беспартийных спецов влить часть наших товарищей в оперативный штаб Комитета освобождения Черноморья, а часть, если удастся, устроить на командные должности.

Наш план удался. В отрядах зеленых развернули соответствующую работу. Комитет это чувствовал, но пока особых мер не принимал. Мы терпеливо ждали дальнейших его шагов, чтобы крестьянство увидело и почувствовало истинные намерения комитетчиков. Всей этой эсеровской компании можно было свернуть шею в любой момент, но мы этого не сделали, так как комитет при помощи проведенного им крестьянского съезда закрепил свои «полномочия».

Комитет выпустил декларацию «Всем, всем», чтобы все знали об образовании нового «государства». Англичане сделали кислое лицо:

— Что это за «государство», с которого, в сущности, не сдерешь и клока шерсти!..

«Необходимо представительство»,— решает комитет. И вот з Тифлис отправился его представитель «для связи».

Но вышла заминка. Грузинские социал-предатели, получив, очевидно, соответствующее внушение от представителей Антанты, обосновавшихся в Тифлисе, не очень любезно приняли комитетчиков. Еще бы! Ведь из отрядов зеленых уже явно понесло большевистским духом, а крестьянство требует земельной реформы...

Попутно КОЧ делает реверанс перед Кубанской казачьей радой, дает ей заверения в «лучших чувствах к братскому народу» и клятвенное обещание «не вторгаться на территорию Кубани».

Чувствуем, как крестьяне все больше настораживаются.

Вскоре начальник штаба комитета эсер Воронович мчится на английском миноносце в Новороссийск для переговоров с

120

представителями штаба Деникина, а другой представитель комитета Самарин в это же время ведет переговоры с Кубанской радой и Донским округом.

Деникинцы в Новороссийске заявили Вороновичу:

— Убирайтесь к черту с побережья!

Тогда Воронович захныкал:

— Помогите, ведь я не только эсер, но и офицер царской армии.

— Расстрелять за измену! — рявкнули генералы-деникинцы.

— После,— посоветовали англичане...

Еще одна беда случилась с комитетом: взбунтовались «министры»-меньшевики: они-де хотят получить такие «портфели», чтобы влиять на дела комитета. «Да, не сладка ты, власть»,— усмехались мы. И тоже не дремали. Решили более активно действовать.

Оперативный штаб эсеровского комитета помещался в гостинице «Ривьера» в Сочи. Рядом в особняке находился сам комитет.

Иду в комитет. Меня направляют к секретарю.

— Вам зачем? — вопрошает секретарь и предлагает: — Подождите в очереди.

— Нет,— я очень долго ждал очереди. Теперь хочу вне очереди.

— А кто вы такой? Я вас запишу.

— Я от Реввоенсовета республики.

Из-под посетителей, ожидавших своей очереди, будто стулья кто повыдергивал: кто вскочил, кто попятился к выходу, иные растерянно, но с любопытством воззрились на меня. Я заметил : ни одного рабочего или крестьянина не было в приемной, Есе представители эксплуататорских классов.

Вдруг распахивается дверь.

— Пожалуйте! — в дверях сам председатель комитета Самарин.— Очень рад, очень рад, я о вас слышал. Я подумал, что от грузинской контрразведки.

— Присаживайтесь,— войдя в кабинет, приглашает Самарин.— Его глаза забегали по письменному столу, заваленному бумагами.— Я рад приветствовать представителя Советской России...

— Видите ли, товарищ Соркин,— продолжал разглагольствовать руководитель комитета,— мы, собственно, не против Советской власти, вы сами убеждаетесь в этом, мы активно боремся с белыми. Нам необходимо договориться, заключить с вами договор.

121

— Позвольте,— отвечаю,— я не уполномочен заключать договоры. Я — особоуполномоченный Реввоенсовета республики, а не Советского правительства.

— Ах, да, у вас чисто военная задача.

— Вот именно,— киваю головой.

— Что же, собственно, вы хотите?

— Выполнить поручение Реввоенсовета республики,— и тут же вкратце доложил суть поручения, касающегося краснозеленых.

— Гм... Я не понимаю... Этого вопроса я самостоятельно решить не могу. Вам необходимо побеседовать с Вороновичем.

— Но я хотел бы знать ваше мнение,— настаиваю.

— Видите, это какая-то банда. Вначале было ничего, но сейчас идет полное разложение. Приказы штаба не выполняются. Я не знаю, что вы сможете сделать.

Перевожу разговор в другую плоскость:

— Скажите, Самарин, зачем Воронович ездил в Новороссийск?

Самарин пуще прежнего заерзал на стуле:

— Мм... с требованием очистить от добровольцев Новороссийск.

— Ну и что же?

— Обещали...

— Что обещали? От вас очистить побережье?

— Позвольте, товарищ Соркин,— возмутился Самарин.

Я пожимаю плечами и задаю новый вопрос:

— Хорошо, не будем об этом. Но нас интересует, о чем вы толковали с кубанцами и донцами?

Самарин зло посмотрел на меня и с большой неохотой ответил:

— О многом... Намечали пути к союзу...

— Причем от вас требовали одного — не наступать? — полуутвердительно, полувопросительно говорю.

— Помилуйте! Наступать? Зачем? Ведь это было бы безумием! Мы придерживаемся другой политики.

— Какой? Соглашательства?

— Да, если хотите. В нашем положении...

— Ну, а вы знаете, как на это смотрят зеленые и крестьяне?

— Смешивать крестьян и зеленых нельзя,— заявляет Самарин.— Из Грузии наехало много бывших красноармейцев, и они разложили отряды. Крестьяне, безусловно, за нас...

Вижу, что бесполезно вести беседу с этим «премьером». Эсеровская партия давно уже себя разоблачила как партия

122

соглашателей. Я стал высказывать более определенно требования Реввоенсовета республики.

— -^полагаю, что вы не только не будете чинить нам препятствий, но и всячески помогать. Вы отказываетесь наступать, наша же задача — помочь Красной Армии в ее наступлении. Мы будем наступать на Кубань.

— Но ведь мы пришли к соглашению с Радой. Мы обязались не наступать.

— Мы будем наступать,— с ударением на «будем» ответил я.

— Я об этом переговорю с Вороновичем. Он сообщит вам результат.

— Ответственность с вас слагается,— утешил я Самарина.— Ведь будут наступать большевики, а не отряды вашего комитета. Вы, я полагаю, сумеете разъяснить это обстоятельство своим союзникам.

Самарин пожал плечами и, не глядя на меня, подал руку. Аудиенция окончилась, и я вышел из его кабинета.

Да, от руководителей КОЧа ничего путного нельзя было ожидать. Надо наступать, помогать Красной Армии 1.

В марте 1920 года в Туапсе состоялся съезд фронтовиков. Председательствовал на нем один из славных создателей и руководителей Красной Армии Черноморья — И. Сафонов. Первое слово предоставили мне, как особоуполномоченному РВС республики. Передав привет от Реввоенсовета республики, перехожу к обзору создавшегося положения на Черноморье, а затем подробно знакомлю с организацией Красной Армии в Советской России и ее управлением: никакой выборности комсостава, сверху донизу назначение, строжайшая дисциплина и беспрекословное исполнение приказов командования и т. д.

Громкие возгласы одобрения.

Раньше уже существовал реввоенсовет Краснозелекой армии Кубани и Черноморья в составе товарищей И. Моринца, М. Фадеева, А. Цимбалиста и других. Вместо него мы решили создать новый реввоенсовет, теперь уже Красной Армии Черноморья. В него вошли я, как особоуполномоченный Реввоенсовета республики, Л. Ивницкий, вырвавшийся к этому времени из тюрьмы грузинских меньшевиков, И. Шевцов и А. Цимбалист.

1 Действительно в конце января 1920 года краснозеленые Сочинского округа освободили от деникинцев Адлер, Хосту, Мацесту, а в марте и Туапсе.— М. Б.

123

Реввоенсовету выносится пожелание ликвидировать Комитет освобождения Черноморья и принять меры к скорейшему наступлению на Кубань.

Работу реввоенсовета вскоре почувствовали и фронт и тыл. Лука Ивницкий взял в свои руки отдел снабжения, и результаты получились блестящие. Красная Армия Черноморья крепла не по дням, а по часам.

Настало время покончить счеты и с комитетом. Решили вызвать его представителей в Туапсе для решения «важных и неотложных вопросов». Приехали Самарин, Воронович и Лысоко- вич. В это время заволновались грузинские меньшевистские правители. Узнали они о «каком-то реввоенсовете», который намечал наступление на Кубань, об «оккупации» большевиками Сочинского округа. Граница Грузии отстояла от нас примерно в 170 верстах. Охраняли границу сами крестьяне ближайших сел. Ясно, что бороться на два фронта мы бы не смогли. Пришлось лавировать. Комитетчикам мы гарантировали беспрепятственное возвращение в Сочи.

На совещании реввоенсовета и делегатов комитета мы поставили перед последними ряд важнейших вопросов, четко сформулированных Л. Ивницким. Комитету было предложено:

признать и провозгласить территорию Черноморской губернии неотъемлемой частью Советской республики;

признать власть Советов;

признать Совет Народных Комиссаров единственным правительством Советской России и Черноморской губернии;

согласиться на то, чтобы во главе действующей армии Черноморья стал Реввоенсовет;

подчинить территорию в районе расположения действующей армии в экономическом, административном и политическом отношении Реввоенсовету. Территория эта определялась с севера линией фронта, а с юга — селением Лазаревна включительно ;

немедленно распустить Комитет освобождения Черноморья и образовать ревком;

образовать ревкомы на местах;

губком эсеров обязуется проводить линию популяризации всех вышеперечисленных предложений.

После долгих переговоров эсеры все наши предложения приняли, за исключением роспуска Комитета освобождения.

Не желая преждевременно обострять отношения с КОЧ, пункт о роспуске комитета был заменен таким:

«Признать целесообразным немедленное избрание Советов на местах на основе Конституции РСФСР и не позднее 15-го ап-

124

ре ля 1920 г. созвать губернский съезд Советов и представителей повстанческих армий, где избрать Губернский Исполнительный Комитет, которому вручить всю полноту власти».

Я не знаю, что думали эсеровские комитетчики, принимая наши предложения, но что они чувствовали себя скверно — это да.

После такого соглашения с Комитетом освобождения у нас были развязаны руки. Красная Армия Черноморья двинулась в поход. Один за другим освобождались города и населенные пункты побережья. В марте совместно с наступающей с севера 16-й дивизией 8-й армии был освобожден Новороссийск. Когда сюда подошли войска 9-й армии, Красная Армия Черноморья влилась в нее и тем самым прекратила свое существование...

А какова же судьба Комитета освобождения Черноморья и его вооруженных сил? Вот что свидетельствуют историки.

КОЧ и не думал прекращать борьбу против Советской власти. Формально приняв предложения, продиктованные Реввоенсоветом Красной Армии Черноморья, он продолжал вести свою контрреволюционную линию: создавал Советы без коммунистов, запретил хождение советских денег на территории Сочинского округа, возвращал помещичьи земли, именовавшиеся им «культурными участками», их владельцам. Больше того, вел переговоры с командованием отступающих с Кубани войск казачьей Рады о пополнении ими своих вооруженных сил.

Но недолго КОЧ вел свою подрывную работу. Красная Армия приближалась к Сочинскому округу. В конце апреля 1920 года войска были настигнуты Красной Армией и в результате ожесточенных боев вынуждены были капитулировать.

Видя безвыходность своего положения, руководители КОЧа — Самарин-Филипповский скрылся в меньшевистской Грузии, а Воронович, Рухадзе и другие бежали за границу и там, войдя в эмигрантские контрреволюционные центры, продолжали борьбу с Советской республикой.

125

...Деникинские войска были уже на подступах к Владикавказу. Терский народный Совет не располагал достаточными силами, чтобы дать им решительный отпор. Пришлось отступать. Одни отряды уходили по Военно-Грузинской дороге в меньшевистскую Грузию, другие — в Ингушетию и Чечню, чтобы оттуда вновь развернуть борьбу с врагами.

Осетинский партизанский отряд «Чермен» ¹, в котором я был начальником штаба, тоже отступал. Позже под напором превосходящих сил деникинцев отряд был распущен, а его бойцам дан наказ участвовать в подпольной работе. Надо сказать, что во время деникинщины почти во всех селах Северной Осетии в подполье имелись большевистские ячейки, готовые в любой момент выступить как боевые части. Это облегчало партизанскую борьбу.

После роспуска отряда я с группой товарищей направился в Грузию. В нашу группу входили партизаны Г. Цаголов,М. Ка- лагов, Т. Созаев, Д. Тогоев, К. Дигуров, К. Кесаев, Аноров (бывший редактор «Пятигорских известий»), Фриев и ряд других, фамилии которых не помню.

В селении Чми нам пришлось изменить свое решение. Стало известно, что в Дигорском ущелье осетинские партизаны держат оборону против деникинцев. Решили идти к ним.

...Со всеми предосторожностями медленно движется наша группа на горной дороге. Вдруг окрик: «Кто идет?» Михаил Калагов ответил: «Свои, осетины». В ответ по нам дали очередь. Мы рассыпались. В стороне от дороги тянулся глубокий овраг, и, бросившись в него, я попал в снежный сугроб. Выбравшись из сугроба, укрылся в лесу и стал думать, что делать дальше. Но вот послышались приближающиеся шаги. Направив винтовку в ту сторону, откуда были слышны шаги, окликнул невидимых мне людей. Ответа не последовало, однако шаги смолкли. Решил уже стрелять наугад, но прежде крикнул еще раз. На этот раз мне по-осетински ответили: «Свои». Из чащи вышли двое из моей группы — Тарас Созаев и с ним красноармеец.

_____________________________
¹ Отряд носил имя легендарного народного героя Северной Осетии, погибшего в начале XIX века в борьбе с феодалами.— Сост.

126

Стали думать, что будем делать дальше. Созаев сказал, обращаясь ко мне:

Я человек гражданский, а ты военный, вот и решай как нам теперь быть.

Место, где мы встретились, было глухое, к тому же наступила ночь. Решили: утро вечера мудренее.

На рассвете двинулись лесом в направлении Военно-Грузинской дороги. На дорогу вышли выше селения Чми. Дорога пустынна, вокруг никого. Стояла зловещая тишина.

Нам хотелось узнать, что сталось с другими нашими товарищами, и поэтому мы возвратились в Чми. Действительно, около одного из домов увидели партизана нашей группы, Фриева, который стоял у ворот с хозяином дома крестьяни- ком-осетиком. Заметив нас, крестьянин замахал руками и стал кричать: «Уходите, уходите!» Мы глянули вниз на дорогу, кудэ. показывал крестьянин, и увидели там чуть ли не сотню конных казаков. Пришлось быстро уходить. Мы снова двинулись по Военно-Грузинской дороге. Вдруг шедший с нами красноармеец остановился и, указывая вперед рукой, воскликнул: «Смотрите! Вот они, это наши!»

Впереди маячила колонна вооруженных людей с обозом. Это был арьергард отступавших красных частей. Догнав колонну, мы очутились среди своих. Это произошло недалеко от Лар- са. Увидев знакомого командира полка Одинцова, я обратился с просьбой разрешить продолжить путь вместе с ними.

В Ларсе стало известно, что грузинское меньшевистское правительство, в угоду хозяйничавшим в Закавказье английским интервентам, отказалось пропустить красные части на свою территорию. На переговоры с представителями местных грузинских властей поехали Сергей Кавтарадзе, бывший председатель Владикавказского Совдепа, и Цинцадзе, бывший председатель Владикавказской ЧК. Договорились, что будет инсценирован бой, грузинские части «захватят» нас «в бою» и «интернируют».

На границе с Грузией обе стороны открыли стрельбу в воздух, и мы были «взяты в плен».

На станции Казбек нас всех обыскали, отобрали оружие. Кавтарадзе, Цинцадзе и других руководителей Советской власти в Осетии препроводили в метехскую тюрьму.

На станции Пассанаури нам повстречалась какая-то воинская часть англичан. Английские солдаты пытались издеваться над оборванными и голодными красноармейцами. Произошла стычка, в которой красноармейцы избили нескольких английских солдат. Командование английской воинской части приказало своим

127

солдатам не выходить из казарм, и дальше мы двинулись без инцидентов.

В Мцхете устроили большой привал. Я с несколькими товарищами зашел в крестьянский дом. Хозяева гостеприимно встретили нас, отнеслись к нам сочувственно, накормили и посоветовали отсидеться у них, пока пленных не уведут, а потом добраться до Тифлиса. Мы приняли предложение хозяев. До Тифлиса шли пешком, так как денег на дорогу ни у кого из нас не было. Без документов и денег не имело смысла задерживаться в Тифлисе — меньшевистские власти могли арестовать.

Я выехал в Баку, где устроился на работу помощником бурового мастера на 9-м промысле в Биби-Эйбате. Жил у сочувствующего большевикам Хаджумара Ботоева. Через несколько дней он мне сказал, что полиция интересуется мною, мне еле- дует немедленно уехать обратно в Тифлис.

Прибыв в Тифлис, я разыскал Кавказский краевой комитет РКП(б). Комитет вместе с горской секцией в это время подбирал группу для развертывания подпольной борьбы и партизанского движения в Осетии. В эту группу включили и меня. Местом, откуда мы должны были отправиться, намечался Кутаис. Туда я вскоре и выехал. Вместе со мной в Северную Осетию уезжала группа бывших партизан, отступивших в Грузию из Дигорского ущелья. Среди них были Даниил Тогоев, Кара- мурза Кесаев, Дзандар Такоев, я и ряд других.

В одну из ночей наша группа, состоявшая из 12—15 человек, выступила в Северную Осетию. Мы шли по маршруту: Карагомский перевал — Карагомский ледник — Дигорское ущелье — Хусфарак. Путь был тяжелым, мы буквально выбивались из сил, преодолевая Карагомский перевал.

Мы имели сведения, что на этом перевале, на границе с Грузией, находится белогвардейский полк из осетин. Пройти мимо незамеченными было невозможно. Поэтому, остановившись неподалеку ст перевала, мы послали одного товарища из нашей группы к начальнику караула для переговоров о переходе границы. Пропустить нас караульный начальник категорически отказался. Тогда к нему направились Даниил Тогоев и Ка- рамурза Кесаев. Им с большим трудом удалось уговорить караул. В этот день был какой-то мусульманский праздник, и солдаты, находившиеся на посту, собирались его отметить. Вот в это время мы и должны были пройти «незамеченными».

Перейдя границу, мы добрались до Хусфарака. Здесь встретили партизан из отряда Синдира Абаева. Партизаны удачно выбрали место для своего лагеря. Поблизости протекала чистая горная речка, вокруг дремучий лес, надежно укрывавший

128

партизан от посторонних, в полуверсте от лагеря выставлялся дозор. Убежищем и местом ночлега партизанам служил сарай, куда в непогоду пастухи загоняли скот.

Так снова началась моя жизнь партизана и подпольщика...

Партизаны установили связь с жителями окрестных сел. Многие из них нас поддерживали, охотно снабжали мукой, разными продуктами.

Мы не стремились сосредоточить значительные силы в лесу, а старались организовать подпольные группы в самих селах. В таких селах, как Ардон, Кадгарон, Алагир, ряде сел Дигорского района и в Алагирском ущелье подпольные группы существовали еще до нашего прибытия. Немало их было и в селах на правобережье Терека. Подпольщики из этих сел готовы были по первому нашему сигналу принять участие в любой боевой операции.

Вскоре стали поступать сведения, что деникинцам хорошо известно наше местонахождение в лесу. Из Ардона к нам часто приезжали связные, и контрразведка могла их выследить. Поэтому для безопасности в нашем лесном лагере мы стали держать не менее сотни партизан.

Наши опасения оправдались. В одну из ночей белогвардейцы выслали против нас карательный отряд Бигаева. Каратели заняли избушки скотоводов, находившиеся неподалеку от нас, и захватили нашего дозорного. Дозорный стал кричать, чтобы предупредить партизан об опасности. Мы услыхали его крик, и белые не застали нас врасплох. Мы выскочили с винтовками. Эту операцию довелось возглавить мне. Я приказал партизанам развернуться в цепь и скомандовал открыть огонь. И хотя пулеметов у нас не было, я громко подал команду: «Один пулемет на правый фланг, другой — на левый!»

Белогвардейцы отступили, взяв с собой нашего партизана- дозорного. В дороге они его убили.

К этому времени в Северной Осетии действовали довольно значительные партизанские силы. В одном Ардоне насчитывалось не менее двухсот бойцов, в Кадгароне — не менее сотни, в Алагирском ущелье, в самом Алагире и на правом берегу Терека — примерно по двести человек, в Уродонском районе — в селах Кора, Синдзикау, Уродон — также имелось большое количество партизан.

Назрела необходимость созвать подпольный съезд для объединения руководства партизанскими отрядами. Такой съезд состоялся в селении Христиановском, насколько мне помнится, в конце октября 1919 года. На нем был избран подпольный реввоенсовет в составе Казбека Борукаева (председатель),

129

Николая Сламова (заместитель председателя) и членов — Даниила Тогоева, Гино Баранова, Хадяшмурата Псхациева, Георгия Айдарова и меня.

На съезде было оформлено командование вооруженными силами партизан. Командующим всеми отрядами назначили Гино Баранова, командующим отрядами партизан в Дигор- ском районе — Даниила Тогоева, в Левобережной Осетии — меня и в Правобережной — Хаджимурата Псхациева.

Местопребыванием реввоенсовета определили Алагир, из которого в случае опасности можно было отступить в Алагир- ское ущелье и там организовать сопротивление врагу, а оттуда в случае крайней необходимости уйти лесами в удобное для обороны Дигорекое ущелье. Реввоенсовет провел несколько своих заседаний. На одном из них было решено разгромить стоявший в Алагире белогвардейский батальон, с тем чтобы реввоенсовет мог обосноваться здесь легально. Руководить операцией поручили мне. На помощь нам долясен был выступить со своим отрядом Даниил Тогоев.

В один из декабрьских дней я отдал приказ ардонскому, кадгаронскому и алагирскому отрядам к полуночи прибыть на северную окраину Алагира — Салугардан. Туда же должен прийти и отряд Тогоева. Партизанскому отряду, действовавшему в Алагирском ущелье, было приказано выйти к южной окраине Алагира. Сам я выехал в Кадгарон и Еместе с кадга- ронцами прибыл в назначенное место. К полуночи собрались все, не было только отрядов Тогоева и из Алагирского ущелья.

Понапрасну прождав не пришедшие вовремя отряды и видя, что скоро наступит рассвет, мы решили наступать. Врага мы застали врасплох. Солдаты батальона мирно спали, винтовки были составлены в козлы. Партизан Георгий Таболов обезоружил дежурного офицера и немедленно доставил его ко мне. Разбуженным солдатам, большинство из которых были осетинами, приказали разойтись по домам. Они исполнили наш приказ с большой поспешностью. Офицера тоже отпустили под честное слово, что он не будет больше воевать на стороне белогвардейцев. Потом я узнал, что офицер сдержал свое слово.

Но предстояло еще взять гостиницу, где квартировали офицеры. Все наши попытки приблизиться к зданию гостиницы оказались безуспешными — офицеры открывали из окон прицельный пулеметный огонь.

Было решено послать парламентера с письменным предложением сдаться, гарантируя при этом офицерам жизнь и свободный уход по домам. Но парламентер Бутуз Цогоев вернулся с категорическим отказом.

130

Положение партизан осложнялось еще тем, что в нашем тылу находились вооруженные алагирские богатеи. Когда наши бойцы осаждали гостиницу, они стреляли по ним из домов. И вот ряды партизан дрогнули. Под обстрелом спереди и с тыла они начали отступать. В этом бою мы потеряли шесть человек убитыми.

Уже позднее, обсуждая причины нашей неудачи в Алагире, мы пришли к единодушному мнению, что главными из них являлись невыполнение приказа реввоенсовета о выступлении на Алагир дигорским отрядом, недостаточная организованность и дисциплина партизан, что привело к беспорядочному отступлению во время боя, и, наконец, то, что мы не учли возможности нападения на нас с тыла контрреволюционных элементов Алагира.

Но неудача не обескуражила подпольный реввоенсовет. Мы решили лучше подготовиться и снова предпринять наступление, чтобы взять Алагир. С целью проверки боевой готовности и настроения людей реввоенсовет разослал своих представителей в села. Мне тоже довелось побывать в некоторых из них, в том числе в Ардоне, Кадгароне, Алагирском ущелье и других. Всюду среди партизан и в подпольных группах царили боевое настроение, решимость добиться победы.

В это время в Северную Осетию прибыл карательный отряд под командованием деникинского головореза полковника Дорофеева. Этот отряд был выделен белогвардейским командованием для искоренения революционного духа в осетинских селениях.

Из Ардона отряд Дорофеева перекочевал в Кадгарон и оттуда в Ногкау.

Во время своих поездок по селам я приехал с группой товарищей в селение Синдзикау, недалеко от Ногкау, рассчитывая здесь немного отдохнуть и привести себя в порядок, а затем продолжить путь на Алагир.

Ранним утром селение внезапно окружили казаки из отряда Дорофеева. Получилось так, что местные партизаны во главе с С. Абиевым, узнав об окружении села, быстро оседлали коней, прорвали казачьи цепи и ускакали без потерь. Я же, заночевав у знакомого крестьянина-осетина Созырко Дзугкое- ва, остался в селе. Хозяева спрятали меня у соседки-вдовы под кроватью и забросали шерстью. Жена хозяина и соседка пошли узнать, тщательно ли обыскивают каратели дома. Вскоре они вернулись и с плачем стали рассказывать, что партизан ищут не только под кроватями, но повсюду и даже открывают сундуки.

131

Что оставалось мне делать? Только идти напролом. Быстро одевшись в рваную шубу, спрятав за пазуху две ручные гранаты и револьвер, с длинным пастушеским посохом в руках я направился в сторону реки Уродон. Казахи видели меня, но, к счастью, не остановили, видимо поверив, что я действительно пастух. Перейдя реку вброд, по пояс в ледяной воде, я выбрался на другой берег (река делит село Синдзикау на две части) и зашагал по лесной дороге. Пока я добирался до стоянок скотоводов, находившихся между Синдзикау и Алагиром, совсем окоченел — шел январь 1920 года. Пастухи помогли мне раздеться, закутали в овечью шубу, высушили мою одежду и накормили меня. Ночью один из пастухов по моей просьбе пробрался в Синдзикау и, возвратившись, рассказал, что цепь казаков снята, но отряд еще находится в селе.

Мне необходимо было выяснить, что происходит в селе, и я сам со всеми предосторожностями отправился в Синдзикау. В доме Дзугкоевых я застал плачущих женщин. Они рассказали мне, что каратели взяли как заложников многих жителей села, в том числе и Созырко Дзугкоева. Их привезли в Христи- ановское, вывели ночью за село на опушку леса и начали расстреливать. Арестованные бросились врассыпную, и некоторым удалось спастись от казачьей пули. В их числе были Инал Гогниев, Хаджимуса Мулукаев, Хазрей Магометов и Капсын Сабанов. Мой знакомый Созырко Дзугкоев, у которого я останавливался, был расстрелян.

Я продолжал свой путь. Побывал еще в нескольких селениях, где также занимался проверкой партизанских сил. В селе Упал, в доме местного крестьянина Тотырбека Хоранова, я провел совещание, на котором присутствовали твердые сторонники Советской власти — Тотырбек Хоранов, Коста Цаллагов, Лади Цаллагов, Тасолтан Бекузаров, Кутаров и другие. Выяснилось, что число вооруженных винтовками бойцов отряда Алагирского ущелья составляет до двухсот человек. Это была уже довольно значительная сила.

Во время совещания нам сообщили, что из Дигорского ущелья через перевал направляется в Упал отряд Дорофеева. Стали решать, как быть.

Некоторые местные подпольщики предлагали напасть на карателей. Однако, взвесив все, я как член подпольного реввоенсовета отклонил это предложение, так как мы не смогли бы в короткое время собрать достаточных сил. Те же незначительные силы, которыми мы располагали в тот момент, не нанесли бы существенного урона хорошо вооруженному отряду Дорофеева, имевшему к тому же пулеметы и орудия. В случае

132

нашего выступления мы неминуемо потерпели бы поражение, и, кроме того, белогвардейцы, как это не раз уже бывало, выместили бы свою злобу на мирных жителях. Каратели сожгли бы аул, произвели бы многочисленные аресты и расстрелы. Присутствовавшие на совещании согласились со мной.

Шел первый месяц 1920 года. В реввоенсовет поступили сведения, что Кавказский краевой партийный комитет мобилизовал большое число коммунистов и разослал их по горским селениям поднимать крестьян на борьбу против белогвардейского режима. Узнали мы также и о том, что Красная Армия перешла в решительное наступление против Деникина и белые войска все дальше откатываются на юг. Эти вести нас радовали и ободряли.

Вскоре наши партизанские силы пополнились бригадой, прибывшей из Грузии в Северную Осетию. Ею командовал коммунист Мате Санакоев, бывший подполковник царской армии.

Объединившись с этой бригадой, партизаны и подпольщики в середине марта разогнали стоявшие в Алагире белогвардейские части и провозгласили Советскую власть. Реввоенсовет перешел на легальное положение. Я был назначен начальником гарнизона Алагира и тут же издал приказ, в котором призывал население к спокойствию и соблюдению порядка.

Спустя несколько дней конный партизанский отряд вместе с пешей частью бригады Санакоева, пополненной бойцами из отряда Алагирского ущелья, выступил на Ардон для восстановления там Советской власти. В пути красные отряды повстречали отступавший из Кабарды на Владикавказ белогвардейский отряд Бековича-Черкасского и завязали с ним бой. Партизаны в этом бою разгромили врага и захватили богатые трофеи. Все они были сданы в Ардонский и Кадгаронский ревкомы. Ардон был занят повстанцами.

После успешного боя с отрядом Бековича-Черкасского к нам в Ардон для переговоров прибыла в двух экипажах депутация контрреволюционного осетинского «национального совета». Патруль доставил делегацию ко мне. Член «национального» совета Ахмет Дударов, знавший меня лично, изложил цель своего приезда. Видите ли, делегатов «беспокоило», в чьи руки теперь перейдет власть.

В это время в Ардоне находились представитель Кавказского краевого комитета партии Симон Такоев и председатель нашего реввоенсовета Казбек Борукаев. Я послал за ними, и вскоре они прибыли. Такоев следующим образом ответил представителям осетинского «национального совета»: «Нам, революционной мощи, не о чем договариваться с контрреволюцион-

133

кой немощью. Мы предлагаем вам подготовить свои дела к сдаче к нашему прибытию во Владикавказ».

Ахмету Дударову ничего не оставалось, как пообещать выполнить это требование.

Мы дали делегации охрану, которая проводила ее почти до хутора Ардонского. Дальше наша власть пока не распространялась.

21 марта из Алагира выступили пешие части бригады Са- накоева. Вместе с партизанскими отрядами они двинулись на Владикавказ. По пути без боя заняли хутор Ардонский и станицу Архонскую. В Архонской, обсудив план дальнейших боевых операций, мы с Санакоевым приняли решение направить пешие части на захват Беслана и железнодорожного узла, а конный отряд под моим командованием — па Владикавказ. Беслан был освобожден 24 марта.

Рано утром того же дня наш конный отряд недалеко от Владикавказа был встречен делегацией во главе с писателем Константином Гатуевым, который произнес приветственную речь и сообщил, что накануне, 23 марта, подпольная организация и владикавказские рабочие на своем митинге провозгласили в городе Советскую власть.

Мы вступили во Владикавказ и заняли здание юнкерской школы. Как выяснилось, белогвардейские части спешно покинули город за два дня до нашего прихода. Оки отступили по Военно-Грузинской дороге в меньшевистскую Грузию.

27 марта 1920 года на центральной площади города состоялся парад вошедших в город партизанских отрядов. Парадом командовал начальник штаба советских казачьих отрядов на реке Сунже Ф. Е. Тасуй. Принимал парад заместитель командующего партизанскими отрядами в Чечне М. С. Мордовцев.

Так закончилась партизанская борьба в Северной Осетии.

А. 3. Дьяков

Красный Дагестан

Когда в 1919 году в горах Северного Кавказа появились деникинские войска, неся угрозу нового национального угнетения и порабощения, трудящиеся Дагестана восстали. Горный край превратился в сплошной военный лагерь, его по праву называли Красным Дагестаном.

134

В крупном горном селении — Леваши образовался революционный штаб повстанческих войск во главе с выдающимся организатором-болыпевиком С. С. Казбековым. Повстанческий штаб сразу же приобрел авторитет как высший орган военной власти в Дагестане. Наряду с ним действовал Совет обороны. В его состав входили как коммунисты, так и временные попутчики в борьбе с деникинцами. Председателем Совета был избран престарелый шейх Али-Ходжа Акушинский. Однако с самого начала на деятельность Совета большое влияние оказывали большевики С. С. Казбеков, Д. Ксркмасов, С. Дударов.

Это был очень сложный период революционной борьбы в Дагестане. Могло показаться странным, что в Совете обороны вместе с большевиками находятся духовные лица, буржуазные элементы и они призывают народ вместе с коммунистами идти на Деникина во имя шариата. Но в том-то и проявилась мудрость руководителей дагестанских большевиков, что они применили гибкую тактику в сложной обстановке.

Совет обороны совместно с военным штабом формировал повстанческие отряды, утверждал командный состав и т. д. По мере же освобождения той или иной местности от белых, создавал ревкомы, которые и становились органами Советской власти в Дагестане.

В Южном Дагестане восставшие горцы, освободив горные аулы от деникинских гарнизонов, подступили к Дербенту. В начале сентября 1919 г. около семи тысяч повстанцев осадили город и участок железной дороги от Самурского моста до селения Дагестанские Огни.

Белогвардейцы, отступив в Дербент, успели организовать сильную оборону. В их войсках насчитывалось до четырех тысяч белоказаков, имевших две полевых пушки, свыше десятка пулеметов, бронепоезд, пароход с дальнобойными орудиями. Поэтому было ясно, что взять Дербент силами плохо организованной, хотя и многочисленной, армии невозможно.

Нужно было срочно укрепить повстанческую армию. Эту исключительно сложную работу возглавил вместе с другими товарищами бывший офицер царской армии Казим Рамазанов, проявивший себя в боях с деникинцами талантливым и бесстрашным командиром.

Но тогда не удалось до конца довести работу по формированию армии Южного Дагестана. Большевики натолкнулись на сильное противодействие буржуазно-клерикальных элементов, которые стремились подчинить повстанческое движение своему влиянию и протащить на командные военные посты

135

турецких и мусаватистских офицеров во главе с Казим-беем, прибывших из Закавказья якобы для оказания помощи повстанцам в их борьбе против Деникина. Однако действия Ка- зим-бея были далеки от этой цели. На деле турецкие офицеры пытались подчинить себе повстанческое движение, чтобы с его помощью создать в Дагестане мусульманское государство под протекторатом Турции.

Вскоре Рамазанов был убит из-за угла по приказу Казим- бея, который усмотрел в нем работника, хорошо понимавшего преступные замыслы турецкой военщины и способного разоблачить их, к тому же хорошего военного специалиста, своего соперника в военном деле.

Злодейское убийство Рамазанова резко настроило повстанцев против турецких офицеров. До приезда Казим-бея повстанцы уже успели полюбить Рамазанова и верили в его военное дарование. Он это доказывал своим боевым примером и умелым командованием в первые дни восстания.

Расправившись с Казимом Рамазановым и подвергнув нескольких горцев телесному наказанию, Казим-бей отбыл в Ле- ваши. Своим заместителем и командующим Дербентским фронтом он назначил Гайдар-бея, оставив при нем под командой офицера Сулеймана 20—30 турецких аскеров, которых он называл «жандармами». Начальником штаба фронта был назначен русский офицер Ф. Е. Тасуй, который прибыл в Дагестан из Тифлиса одновременно с группой турецких офицеров.

Ф. Е. Тасуй прибыл по указанию Кавказского крайкома партии большевиков во главе группы русских, бывших красноармейцев, живших в Тифлисе после отступления с Терека в феврале 1919 года. Это был опытный офицер с военным образованием, артиллерист. В империалистическую войну он командовал гаубичной батареей на турецком фронте, хорошо владел турецким и грузинским языками. В 1918 году Тасуй участвовал на Тереке в боях за Советскую власть, был начальником гаубичного отряда, затем начальником штаба казачье- крестьянской дивизии под Грозным.

Казим-бею Ф. Е. Тасуй представился как бывший царский офицер, «бежавший» от большевиков и деникинцев в Грузию. Там он якобы оказался без денег и без службы и поэтому вынужден был приехать в Дагестан, чтобы подзаработать в повстанческих войсках. В дальнейшем под таким же предлогом прибыли в Дагестан и другие большевики. Казим-бей сохранил в армии русские офицерские звания. И поэтому в дальнейшем крайком и Бакинский комитет партии, направляя в Дагестан коммунистов, снабжали их документами, в которых указыва-

136

лись звания: «поручик», «капитан» и т. д. Их тогда сразу назначали на командные должности.

По настоянию горских богатеев казимбеевские каратели повесили двух дагестанцев — Магомеда Расула и Омара из селения Мамул только за то, что они были революционно настроены и в 1918 году организовали выступление против английского агента Лазаря Бичерахова. Весть о расправе с революционными горцами быстро разнеслась по аулам. Она дошла и до селения Леваши. Когда подтвердились слухи о том, что Омар и Расул действительно повешены людьми Казим-бея и на их трупы навесили таблички с надписью «Большевик», многим повстанцам стали более понятными истинные политические цели Казим-бея.

Входившие в Совет обороны большевики отдавали себе отчет в той опасности, которая грозила им со стороны турецких офицеров, захвативших в свои руки командование фронтом. Дагестанский областной комитет партии решил перейти на полулегальное положение.

Член крайкома Виктор Нанейшвили сообщил, что по решению Бакинского бюро крайкома на Дербентский фронт в ближайшее время будет направлена группа большевиков. С этой группой в помощь Дагестанскому обкому должен был выехать и я. Нанейшвили поставил перед нами основную задачу, которая сводилась к тому, чтобы мы укрепляли позиции большевиков в повстанческой армии, овладевали руководством фронта путем выдвижения на командные должности местных активных и способных горцев. С турецкими офицерами пока не вступать в конфликт, а наладить с ними внешне хорошие отношения, с тем чтобы было легче вести разъяснительную работу среди повстанцев.

В конце сентября 1919 года группа большевиков из 12 человек прибыла в Южный Дагестан. Здесь мы связались с начальником штаба Тасуем, которого горцы называли Тасим- беем. Тасуй ознакомил нас с положением на фронте. От него мы узнали, что в Дагестан уже прибыл турецкий генерал Нури- паша, взявший на себя командование повстанческими силами, и расположился со своим штабом в Маджалисе. Нури-паша перед своим появлением в Дагестане сумел создать видимость, что он является непримиримым врагом деникинщины и готов защищать от белогвардейцев родное ему по вере мусульманское население Дагестана. Но жизнь показала, что это было лишь маскировкой на первых порах...

На Дербентском фронте сохранилась система званий и чипов старой царской армии. Поэтому я, чтобы получить от турецкого

137

командования какую-либо офицерскую должность, присвоил себе для маскировки чин младшего кавалерийского офицера — «корнет» и фамилию Турбин.

При распределении прибывших из Закавказья товарищей меня вначале назначили командиром касумкентской сотни, а затем офицером для особых поручений при штабе Дербентского фронта. Такая должность была введена по настоянию начальника штаба Тасуя.

Будучи офицером для поручений, формально я подчинялся только одному Тасую. Это давало мне возможность разъезжать по фронту по своему усмотрению и завязывать знакомства с фронтовиками непосредственно на позициях.

Что касается связей Дагестанского областного комитета партии, то они были довольно обширные. Комитет имел регулярную связь с Баку через сЕое Бакинское бюро, с Астраханью, откуда С. М. Киров оказывал помощь и вдохновлял дагестанских большевиков. С терскими партизанами связь была установлена еще раньше.

В октябре — ноябре 1919 года на Дербентском фронте находилось достаточно большое число большевиков, направленных туда Бакинским и Тифлисским комитетами партии. В Баку по поручению Бакинского бюро и краевого комитета РКП(б) вербовкой и направлением в Дагестан добровольцев из бакинских рабочих и большевиков занимались В. И. Нанейшвили и И. И. Довлатян. Прибывавших большевиков мы с Тасуем распределяли по воинским подразделениям так, чтобы легче можно было в них создавать партийные ячейки.

Сознавая ответственность за положение на фронте, мы с Тасуем и другими большевиками часто решали такие вопросы, какие имел право решать только партийный орган. Сама жизнь требовала создания фронтовой парторганизации. Учитывая это, мы решили послать в Баку и Леваши ответственных товарищей для получения консультаций. В Баку поехал Станцо, а в Леваши — я.

В Леваши мы прибыли к вечеру. Отыскать обком партии стоило немалых трудов, так как он находился на полулегальном положении. С. С. Казбеков был рад моему приезду и познакомил меня с Борисом Петровичем Шеболдаевым. Тот прибыл из Астрахани от Кирова еще в июле 1919 года, привез деньги и кое-какое оружие. Когда пришел политкомиссар Дударов, мне предложили рассказать о положении на Дербентском фронте и о поведении Нури-паши.

Выслушав мою информацию, товарищи одобрили действия Тасуя, но посоветовали нам пока не ссориться с Нури-пашой

138

и вообще с турецкими офицерами. Обещали написать Нури- паше специальное письмо. Казбеков и Шеболдаев предложили нам созвать конференцию большевиков и избрать фронтовой партийный комитет.

Через три дня я вернулся в штаб Дербентского фронта.

Командиром Дербентского полка был назначен большевик А. Королев, бывший донской казачий офицер, командирами р0Т — Колпаков, Вахтадзе, Мамедов, Чернышев и другие, командирами команд разведчиков — Гнездилин, пулеметчи- ков — Топалов, подрывников — Я. Сидоров, в батарее — Горбачев, в санчасти — Мария Топалова и ее заместительницей Аня Горбачева. Заместителем командующего был назначен подполковник Нацвилишвили. Штаб фронта расположился в селении Кулары, в доме зажиточного местного жителя Султанова.

Партийная конференция Дербентского фронта по выбору комитета состоялась 17 декабря в селении Кулары. Проводилась она нелегально. На конференцию прибыли от Бакинского бюро крайкома Гавриленко, а от Дагестанского обкома из Левашей — Атаев.

В конференции приняло участие большинство коммунистов, находившихся на фронте, примерно около 40 человек.

Так на первой конференции было положено начало существованию партийной организации и ее органа — комитета. Но тогда мы были вынуждены вести партийную работу полулегально Это значило, что партийные заседания и собрания мы должны были проводить строго конспиративно, имена членов раш.ии не разглашались. Но о том, что на фронте имеются большевики, мы не скрывали. Члены партии открыто выступали сведи повстанцев с агитацией за Советскую власть. Такая тактика хорошо маскировала большевистские партийные организации от деникинских шпионов и агентов турецкого коман-

Д°ВС^азначением меня начальником штаба фронта сложились благоприятные условия для работы большевиков. Фронтовой партийный комитет и раньше контролировал деятельность командования и оказывал на него влияние. Теперь партком имел возможность через меня осуществлять перемещение командиров, за исключением турецких офицеров, собирать сведения о состоянии частей, проводить с разрешения штаба совещания во всех подразделениях фронта и посылать своих связных в Леваши и Баку с удостоверениями штаба Дербентского фронта за подписью начальника штаба. Подписывался я по- турецки. Вместо себя адъютантом штаба назначил рекомендованного парткомом большевика Бондаренко. Таким образом,

139

в распоряжении большевиков оказался весь аппарат штаба, охраняемый вооруженной командой партизан.

Пользуясь доверием вновь назначенного командующего фронтом Руфат-бея, а затем вскоре сменившего его Фуат-бея, мне удалось постепенно заменить некоторых офицеров, самостоятельно прибывших в Дагестан и не проявивших себя активными организаторами.

Когда мы достаточно укрепили наш фронт, партком дал установку всем коммунистам развернуть агитацию среди повстанцев за организацию наступления на Дербент. Агитационная работа имела успех, и вскоре о наступлении стали говорить всерьез не только в партизанском полку, но и всюду.

На узком совещании командиров мы договорились послать разведку в Дербент, а заодно лучше разузнать настроение деникинских солдат, среди которых, как нам было известно, было много мобилизованных. Командир разведчиков с большим рвением взялся за это дело. Наши разведчики, переходя линию фронта, натолкнулись на сторожевое охранение деникинцев. На оклик: «Стой, кто идет?» — белые с удивлением услышали в ответ русскую речь. Завязался разговор на расстоянии. Наши разведчики, не жалея слов, рассказывали белогвардейцам, что на Дербентский фронт прибыло несколько тысяч русских партизан из Астрахани, что Красная Армия разбила у Ростова деникинскую армию, которая отступает в Крым и т. д. Разведчики предложили деникинским солдатам сговориться между собой и переходить к нам. Солдаты в общем приняли это предложение, но оговорили, что перейдут на нашу сторону во время боя.

Однажды на станцию Ялама из Тифлиса прибыл отряд численностью 800 человек, имевший четыре полевые пушки, до десятка пулеметов, снаряды, винтовки, патроны. Отряд должен был выгрузиться и походным порядком двинуться в Дагестан. Но он не выгружался и двигаться дальше не собирался, потому что командовали в отряде проходимцы и шкурники — меыыне- врхстские офицеры во главе с генералом Кереселидзе.

Узнав о тяжелых условиях на фронте, офицеры решили возвратиться в Грузию. Они получили щедрые командировочные и сочли, что большего на этом деле не заработаешь.

Об этом стало известно у нас на фронте. Я, доложив Фуат- бею о прибытии отряда из Грузии, немедленно направил на станцию Ялама «делегацию» в составе вооруженной полуроты русских партизан во главе с командиром полка Королевым,

140

руководителем оперативной части Перепелицыным и лучшим агитатором нашего партийного комитета Мищенко. Прибыв на станцию Ялама, делегация прямо на железнодорожных путях Устроила митинг. Из выступлений наших командиров и солдат меньшевистские офицеры поняли, что это большевики, и, убедившись, что на фронте они могут оказаться под контролем большевиков, наотрез отказались выгружаться и идти на фронт. Тогда наши делегаты обратились к солдатам с предложением выгрузиться без офицеров, подчеркнув, что у нас на фронте свои прекрасные офицеры, которые борются за Советскую власть. Солдаты колебались. Офицеры запротестовали.

Тогда Королев подал команду: «Кто желает бороться с Деникиным, злейшим врагом трудового народа, отойди на 20 шагов!»

Сразу же двинулась в сторону многочисленная вооруженная толпа солдат со скатками, винтовками и котелками за спиной. Это ободрило нашу делегацию.

Королев подал новую команду: «Стройся!», а затем: «По порядку номеров, рассчитайся!» — это для того, чтобы выяснить точное количество людей. В строю оказалось около 400 человек.

Тем временем Перепелицын, побеседовав с офицерами, уговорил их не вмешиваться в дела солдат — пусть-де солдаты сами решают, где им быть.

Затем встал вопрос, как быть с орудиями и пулеметами. Офицеры категорически отказались их выгружать. Тогда Королев, обратившись к построившимся солдатам, спросил: «Товарищи бойцы, как поступим с орудиями и пулеметами?» В ответ грянули сотни голосов: «Возьмем!»

В этот момент подъехали Нури-паша, Фуат-бей, я и несколько всадников-дагестанцев. Перепелицын доложил нам о ходе «переговоров». Во избежание вооруженного столкновения грузинские офицеры, обращаясь к нам, согласились на выгрузку двух орудий, четырех пулеметов и к ним снарядов и патронов. Мы не стали углублять конфликта и решили взять то, что дают мирным путем.

После выгрузки орудий, пулеметов и боеприпасов остатки отряда Кереселидзе отправились обратно в Тифлис.

Переправив на буйволах пушки, пулеметы и боеприпасы через реку Самур на территорию Дагестана, отряд двинулся на Дербентский фронт. Вдруг Нури-паша приказывает: одну пушку и два пулемета отправить в его распоряжение. Этот приказ был передан через переводчика мне, а я передал его Королеву, который вел колонну. Королев остановил движение колонны и

141

спросил бойцов: «Отдадим наше оружие в тыл или возьмем на фронт?» Бойцы единодушно крикнули: «На фронт!»

Скова стихийно возник митинг. Артиллерист Плетнев, получив слово, сказал: «Мы приехали в Дагестан издалека не для того, чтобы сидеть в тылу или привезенные пушки держать в бездействии. Мы пришли добровольно, чтобы сражаться с врагами, и пушки никому не отдадим». Его поддержали другие солдаты. Нури-паша выругался по-турецки и, обратившись к Фуат-бею и ко мне, сказал на ломаном русском языке: «Ваша фронт плохой дисциплина».

Я пытался объяснить через переводчика, что эти солдаты к нам только что прибыли и мы с Фуат-беем за них не можем нести ответственности. Нури, сверкнув глазами в сторону Королева, сказал: «Этот ваш старший офицер — плохой офицер. Зачем спрашивал солдат? Он хуже большевика».

Больше он не стал разговаривать с нами, но Фуат-бею приказал подтянуть дисциплину — проучить.

Однажды два горца из аула решили ночью сходить за провизией. Турецкие патрули задержали их недалеко от штаба и объявили «шпионами» из Дербента. Фуат-бей на скорую руку организовал «чрезвычайный военный суд», в состав которого включил себя, начальника жандармов Сулеймана и меня, начальника штаба. Допрос вел сам Фуат-бей. Суд длился с перерывами шесть — семь часов. Не было никаких данных, чтобы обвинить этих людей в шпионаже. Они называли своих земляков в одной из рот, где командиром был турецкий офицер, уговаривали допросить тех. Просьба не была удовлетворена, и Фуат-бей от имени всего суда вынес решение: «Повесить».

Сулейману было приказано построить две виселицы- треножки. Церемония повешения должна была состояться публично вечером при свете костра на площади селения Кулар.

В этом селении находилась на отдыхе одна русская рота партизан. Фуат-бей предложил мне выстроить ее у виселицы для того, чтобы все видели, как турецкое командование борется с деникинскими шпионами. Перед казнью палач-жан- дарм спросил горцев, что они еще могут сказать перед позорной смертью? Горцы стали кричать. Они умоляли, клялись аллахом и кораном, что они честные мусульмане, что с самого начала восстания сражаются с Деникиным, что их хорошо знал сам Казим Рамазанов и т. д.

Но Фуат-бей был неумолим. Мнимых шпионов уже подвели к виселицам.

Я тем временем успел подготовить партизанскую роту. Вместе с ее командиром Чернышевым и секретарем партийного комитета

142

фронта Тымчуком мы решили не допустить казни и дали задание, чтобы солдаты роты «взбунтовались» и разнесли виселицы.

Недалеко горел костер и освещал зловещие треножки. Фуат-бей и я вышли на крыльцо штаба. Жандармы вывели связанных, оборванных смертников и каждого поставили против предназначенной для него виселицы. Жуткая была картина! Пока жандармы-палачи готовили веревки, партизаны медленно и без шума стали смыкать круг, а затем человек двадцать вооруженных партизан с криком рванулись вперед и встали между виселицами и приговоренными, окружив их со всех сторон. Мгновенно руки их были развязаны. Жандармы от неожиданности отпрянули в сторону. С другой стороны надвинулась еще толпа, солдаты повалили треноги-виселицы и бросили в пылающий костер.

Солдаты кричали: «Долой смертную казнь!»

Фуат-бей растерялся и крикнул: «Жандармы!»

Толпа загудела: «Долой жандармов!»

Колпаков и Станцо хорошо разыграли «бунт». Фуат-бей, тяжело дыша, спросил: «Что такое, Турбин?» Я ответил: «Бунт» — и тут же громко позвал командира роты, которому приказал прекратить «безобразие», и попросил его выделить 15—20 человек для нашей охраны. Группа партизан во главе с Колпаковым и Станцо подступила к нам и потребовала прекратить расправу над фронтовиками.

Когда к нам подошла охрана, толпа рассеялась. Я рассказал Фуат-бею о причинах бунта: русские солдаты не могут терпеть даже вида виселицы, которую они ликвидировали вместе с царем Николаем II.

Фуат-бей просил передать солдатам, что больше виселиц на Дербентском фронте не будет. Я обещал, а Фуат-бею рекомендовал создать солдатский суд при штабе. Фуат-бей согласился. Вскоре мы действительно образовали при штабе фронтовой суд под председательством большевика Огнева, который потом, когда мы заняли Дербент, выполнял обязанности председателя ЧК.

Освобожденных смертников партизаны отпустили. Они побежали в свой родной аул и всюду по пути рассказывали о том, что турецкие офицеры хотели их повесить, а русские партизаны-большевики спасли им жизнь. Это была исключительной силы агитация за большевиков. С тех пор авторитет русских партизан поднялся еще выше, а вера в турецких «единоверных братьев» стала заметно падать. То, за что мы боролись несколько месяцев, было достигнуто с лихвой. Теперь

143

все основные вопросы жизни фронта решались «красными офицерами», руководимыми фронтовым комитетом. Фуат-бей и Нури-паша вынуждены были считаться с этим. Партийный комитет постепенно превращался в открытый политический орган фронта, направлявший его силы на окончательный разгром деникинцев и освобождение Дербента.

Не забывали мы и обещания деникинских солдат, данное нашим разведчикам, перейти на нашу сторону во время боя. Поэтому на совещании старших командиров решили провести боевую вылазку и, создав видимость наступления, затеять на центральном участке короткий бой. На согласие командующего мы не рассчитывали. Поэтому Фуат-бею не доложили.

К этому времени на Дербентском фронте практически было два штаба, две власти. Уже стало ясно, что турецкое командование является только помехой в борьбе с деникинцами. Но мы его терпели, помня предупреждение краевого и областного комитетов партии о том, чтобы до конфликта с турками до времени дела не доводить. Теперь, решая вопрос о боевой вылазке, мы шли на риск вызвать конфликт с турецким командованием, особенно с Нури-пашой, который все время сдерживал активность наших сил, плетя какую-то неизвестную нам паутину интриг.

И вот в конце февраля 1920 года мы затеяли вылазку, вроде разведки боем, рассчитывая на переход к нам во время боя деникинских солдат. Условным сигналом для начала был назначен взрыв, который должны были устроить в южной части Дербента наши смелые подрывники. Противник заметил передвижение наших партизан еще до взрыва и обстрелял их из пулемета как раз за небольшой скалой, которую минировали подрывники.

Подрывников прикрывал взвод из самурской конной сотни во главе с молодым отчаянным командиром М. Я. Цебро, любившим ходить на самые рискованные операции. Взвод Цебро завязал перестрелку с пулеметчиками, отвлекая на себя внимание от подрывников.

И вдруг под самым носом у вражеских пулеметчиков рванул динамит, да с такой силой, что беляки с ужасом бросились бежать, бросив в окопе пулемет и много набитых патронами пулеметных лент.

Не теряя времени, группа Цебро ворвалась в окоп и мигом захватила пулемет. Почти в то же время грянули два залпа наших орудий. Где-то разнеслось «Ура!». Со стороны противника тоже начала действовать артиллерия. Создалось впечатление, что дагестанская армия повстанцев перешла в решительное наступление.

144

Через 20—30 минут после начала боя недалеко от взорванной скалы показалась группа перебежчиков. Вскоре послышались крики: «Эй, партизаны, не стреляйте, свои идут!» Командир пулеметной команды Топалов скомандовал продолжать продвигаться вперед без выстрелов, но на всякий случай приготовив пулемет.

Наша самочинная вылазка вышла удачной. У нас оказалось до 160 перебежчиков с винтовками и один пулемет. Деникинские солдаты сдержали свое слово. Перебежчиков распределили по ротам, они оказались неплохим пополнением для нас и своим переходом воодушевили весь фронт, показав, что в лагере белогвардейцев началось разложение.

Перебежчики сообщили нам, что среди офицеров идут разговоры о том, что деникинская армия терпит поражение, что идут бои на Ставрополье.

Весть о нашей успешной вылазке докатилась и до горных аулов. Через несколько дней на фронт начали возвращаться горцы, ранее расходившиеся по домам.

Теперь никакой саботаж Нури-паши не мог подорвать боевого духа на фронте. Повстанцы, находившиеся под командованием турецких офицеров, все чаще стали требовать наступления на город. Пример русских партизан оказался заразительным. Турецкие офицеры бесновались и были очень злы на русских офицеров, которые все больше влияли на ход событий на фронте, а престиж турок падал с каждым днем.

Потянулись с гор арбы и лошади, навьюченные хурджина- ми с вареной бараниной и свежеиспеченными чуреками. Верные сыны Дагестана спускались с гор с оружием и без него. Наш штаб еле успевал принимать новые пополнения и распределять их по частям. В каждой роте, где был назначен русский или грузинский командир, прикреплялись дагестанцы, говорившие на русском языке, которые были и переводчиками, и заместителями командиров. В те дни, как никогда, установилось прекрасное взаимопонимание и дружба между людьми разных национальностей, крепкое доверие друг к другу. Все горели одним желанием — разбить общего врага и освободить Дербент и весь Дагестан от деникинских насильников.

Учитывая благоприятную обстановку, мы отстранили от командования турецких офицеров. Вскоре Нури-паша со своим войском бежал из Дагестана. На фронте под Дербентом у нас имелось свыше 6 тысяч бойцов, из которых около тысячи были вооружены только холодным оружием — кинжалами и саблями.

145

Но мы не растерялись. Бойцов, не имевших винтовок, свели в отдельный «запасной полк», который разделили на две части: одна в районе Дагестанских Огней должна разобрать железнодорожный путь, вторая предназначалась для восполнения потерь во время боевых действий.

По нашему плану главный удар было намечено нанести с юга вдоль железной дороги и по берегу моря, отрезав деникинцам возможность отступления в Азербайджан.

Штурм города начался точно по плану — в пять часов утра. 25 марта еще с вечера наши разведчики забросили в окопы противника листовки, составленные Дударовым и Тымчуком, с призывом к солдатам переходить к нам пока не поздно. Белые офицеры смеялись над нашим обращением, но солдаты приняли его всерьез и ответили на него делом буквально в первые же минуты нашего наступления. Буквально сразу же после того, как мы открыли огонь по железнодорожной станции и юго-восточной части города, в наш штаб сообщили по полевому телефону, что на южном участке фронта рота деникинских солдат, перерезав проволочные заграждения, перешла к нам с оружием.

Воспользовавшись тем, что железнодорожная станция оказалась необороняемой, командир полка Королев немедленно бросил в образовавшуюся брешь роту Чернышева и подрывников во главе с Василенко. Подрывники, взорвав входную стрелку, отрезали от города бронепоезд, стоявший у семафора. Вслед за ротой Чернышева стремительно рванулась в прорыв рота Вахтадзе и захватила станцию. Вместе с этой ротой, опережая ее, пробивалась в центр города боевая команда разведчиков, которая должна была захватить пристань и задержать эвакуацию белых на английских пароходах, стоявших наготове. Вдоль морского берега, с юга, прочесывая берег, продвигались к городу две конные сотни — самурцы и касумкентцы. Им надлежало преградить противнику путь к отступлению в Азербайджан.

Бой за Дербент продолжался несколько часов. К вечеру в городе был установлен порядок.

В Дербенте мы захватили большие трофеи и много пленных. Успели отплыть на кораблях только старшие офицеры и английские наблюдатели. Пленных насчитывалось около 3 тысяч. Нам досталось 4 орудия, 12 пулеметов, свыше 3 тысяч винтовок и много снарядов и патронов.

Вскоре из Левашей прибыли представители Совета обороны и сообщили, что доблестные партизаны заняли Темир- Хан-Шуру и наступают на Порт-Петровск. Командующим

146

повстанческими войсками был Мутаев, начальником штаба — У. Алиев и политическим комиссаром — Б. Шеболдаев. А вскоре прибыли из Баку от крайкома партии Гавриленко и Гигоян. Тут же собрали экстренное совещание актива, на котором избрали революционный комитет Южного Дагестана под председательством Султанова. В состав ревкома вошел и я. Меня назначили военным комиссаром Дербента и Южного Дагестана, а Королева — моим заместителем.

Начиналась мирная жизнь.

Освобождение политзаключенных

Небольшие рабочие отряды Грозного не могли противостоять превосходящим силам белогвардейцев и в ночь на 2 февраля 1919 года оставили город.

Я в это время находился в горах Чечни, в одном из повстанческих отрядов, занимая должность председателя чрезвычайной комиссии. Командование отряда направило меня в Грозный для налаживания подпольной работы и организации вооруженного восстания.

Прибыв в Грозный, занялся поисками коммунистов, оставшихся в городе. С большим трудом связался с четырьмя товарищами. Это были рабочий завода Ахвердова Владислав Ло- зовацкий, рабочие нефтеперегонного завода общества «Мазут» Алексей Кабацкий и Антон Стеценко, а также Ефим Губарев. Наша пятерка и образовала Грозненский большевистский подпольный комитет во главе со старейшим среди нас по возрасту и опыту революционной борьбы Лозовацким.

Комитет приступил к работе примерно в апреле — мае. Из числа коммунистов и беспартийных мы подобрали группу товарищей для связи и разведки. С их помощью удалось наладить и поддерживать постоянную связь с командиром партизанского отряда Н. Ф. Гикало, находившимся в Чечне, а также со своими людьми в воинских частях и учреждениях белогвардейцев, получать разнообразную информацию о том, что делается в Грозном и за его пределами. Это помогало нам определять задачи, намечать мероприятия и проводить ссот-

147

ветствующую работу как среди населения, так и солдат деникинской армии.

...Но в конце лета случилась беда. В то время, когда я и Губарев находились в отряде Гикало в Шатое, белогвардейцы арестовали Кабацкого и расстреляли, затем схватили председателя подпольного комитета Лозовацкого и посадили в тюрьму, а Стеценко отошел от подпольной работы.

Во время нашего пребывания у Гикало последний получил письма от дочери Лозовацкого, Галины, работавшей в подполье под кличкой «Нина», и от заключенных грозненской тюрьмы. В них предлагалось организовать восстание в городе и освободить политических заключенных.

Стали обсуждать, что можно сделать и какую помощь оказать томившимся в белогвардейской тюрьме товарищам. Гикало считал, что мне необходимо возвратиться в Грозный, хорошо ознакомиться с обстановкой, собрать сведения о силах противника, выявить, кого можно привлечь на нашу сторону, и только после этого принять определенное решение.

Н. Ф. Гикало дал и еще ряд ценных советов:

— Задача,— говорил он,— очень серьезная, ответственная, связанная с большим риском.

Вскоре я и Губарев вернулись в Грозный.

Ближайшими моими помощниками в выполнении поставленной задачи были Галина Лозовацкая, Анна Васильевна Глущенко, жена рабочего-кузнеца, Акулина Филипповна Губарева (Байкова), сестра Ефима Губарева, бывшие бойцы Красной Армии — пулеметчик И. Зайцев и артиллерист Лебедев, Степан Губарев, надзиратель грозненской тюрьмы, и Владимир Ивченко.

Эта группа, действуя строго конспиративно, выясняла обстановку в городе, поддерживала связь с заключенными, с солдатами некоторых белых частей, с людьми, скрывавшимися в подполье, изыскивала возможности вооружить участников задуманного восстания.

Потребовалось несколько дней на то, чтобы учесть силы противника, их размещение, выяснить возможности участия в вооруженном восстании некоторых воинских частей и групп белых и т. д. Нужно было также определить расстановку наших боевых сил, подготовить задания, выделить старших групп... По той информации, какую нам удалось собрать, предполагалось, что в восстании примут участие до двухсот военнопленных, которые содержались в землянках в районе железнодорожной станции, две роты солдат, сформированных из пленных — бывших бойцов Красной Армии, расквартиро-

148

ванных в заводском районе, сами заключенные грозненской тюрьмы после их освобождения, а также рабочие города.

На основе этих данных был подготовлен план вооруженного восстания с подробной расстановкой сил, их взаимодействия, с расчетом на помощь партизанского отряда Гикало.

Наметили день и час восстания.

План восстания сообщили Гикало, от которого получили ответ, что он с ним согласен.

Вечером накануне восстания мы с Галиной Лозовацкой отправились на квартиру к Петушкину, державшему связь с военнопленными. Во время беседы Петушкин начал доказывать, что он не сможет добраться до землянок военнопленных, что на первом же перекрестке будет схвачен патрулями белых, а через Сунженский железнодорожный мост проход невозможен ввиду его усиленной охраны.

Было ясно, что Петушкин срывает участие военнопленных в восстании. То ли он сам не был уверен, что военнопленные смогут выступить и справиться с поставленной задачей, то ли потому, что решил уйти от опасности. Признаться, мы не ожидали такого разговора с Петушкиным, на которого так рассчитывали. Уходили с тяжелыми и тревожными думами за судьбу восстания, за судьбу заключенных, отряда Гикало, который уже был на подходе к Новопромысловой горе.

Направились к дому Николая Рубана, где должны были собраться повстанцы для выполнения главной задачи — захвата тюрьмы. Ответственным за сбор ее был выделен В. Ивченко. Эта группа по меньшей мере должна была состоять из 80— 100 человек.

Прежде чем подойти к тюрьме, нужно было завладеть 2-й горной батареей белогвардейцев, расположенной в непосредственной близости от тюрьмы, захватить оружие, вооружить повстанцев, обезопасить свой тыл.

В доме Рубана к 12 часам ночи 21 декабря 1919 года собралось 34 человека. Ждем еще 10—15 минут. Никто не подошел. Держать людей в сборе небезопасно. Наступил критический момент. Надо решать: выступать с такими силами или не выступать? Принимаю решение: собраться на следующую ночь, а за это время найти отряд Гикало, посоветоваться с Николаем Федоровичем, как быть дальше.

Время бежит с неимоверной быстротой, надо спешить предупредить Гикало о заминке в Грозном и о том, что выступление переносится на следующую ночь.

Подпольщику Жукову поручается немедленно отправиться на Новопромысловую гору, разыскать отряд Гикало и передать

149

донесение. Вся надежда на Жукова. Доберется ли он до отряда, какое решение примет Гикало?

Позже я узнал от Гикало, что Жуков до отряда не добрался. Отряд вынужден был после короткого боя с белыми сняться с Новопромысловой горы и повернуть обратно.

С утра следующего дня мы привлекли наш женский актив — Галину Лозовацкую, А. В. Глущенко, Валю Шевченко, жену рабочего, А. Ф. Губареву (Байкову), X. Ф. Игошкину и других для разведки к сбора данных: как ведут себя белогвардейские офицеры, казаки и солдаты после налета отряда Гикало на Новопромыловую гору, что говорят по этому поводу, к чему готовятся, нет ли каких слухов о ночных сборах повстанцев, о восстании, не готовятся ли аресты?

Данные нашей разведки показали, что налет отряда Н. Ф. Гикало на Новые промыслы вызвал у белогвардейцев сильный переполох. Они усилили патрульную службу, охрану учреждений и мостов через Сунжу. В городе у всех мужчин на улицах проверяются документы, кто без документов, арестовывают. В числе задержанных наших людей не замечено. Разговоров и слухов о восстании не выявлено.

Обстановка даже по сравнению с той, какой она была еще вчера, стала более сложной. Неизвестно, что с отрядом Гикало. Воинские части белых, несомненно, приведены в боевую готовность. С горечью узнали, что у нашего человека, тюремного надзирателя Степана Губарева, изменилось расписание дежурств и в нужный момент мы не сможем рассчитывать на его помощь. Кроме того, не появляется представитель 2-й горной батареи.

У меня как руководителя грозненского вооруженного восстания зародилась тревога: не использует ли командование 2-й горной батареи те пулеметы и другое оружие, которые хранились в цейхгаузе, для встречи повстанцев на подходе к казармам и тюрьме. А ведь на эти пулеметы и оружие мы имели свои расчеты.

В такой сложной обстановке в тылу сильного и коварного врага, в непосредственном соседстве с гарнизоном, насчитывавшим до 12 тысяч солдат и офицеров, о восстании не могло быть и речи. План операции свели к единственной задаче — освобождению политзаключенных.

Христинин Федоровна Игошкина, работавшая машинисткой в городской страже, два дня подряд сообщала мне пароль по гарнизону.

Вечером 22 декабря в дом Игошкиных пришла Галина Ло- зовацкая, измученная, уставшая, но вида не подает, старается

150

быть бодрой и, как всегда, веселой, жизнерадостной. С ней мы обсудили последние приготовления к предстоящим событиям.

У ворот дома Игошкиных меня поджидали В. Ивченко и артиллерист Лебедев, мой будущий помощник по артиллерии.

Втроем направляемся к дому Николая Рубана, соблюдая все меры предосторожности: не исключалась слежка за нами. Как и накануне, комната заполнена людьми, но подсчеты дают цифру 28, а вчера было 34 человека. Зато эти 28 — те, на кого можно положиться.

Рубан предложил перейти в сарай во дворе, который от соседнего дома находился на значительном расстоянии. Там безопасней, сказал он. У калитки, у дверей дома и у сарая выставили охрану, но, увы, способную только предупредить об опасности, так как оружия ни у кого не было.

В сарае при свете маленького фонаря еле различались лица повстанцев. Я подробно объяснил обстановку, задачу, напомнил, что заключенные грозненской тюрьмы, половина кото- пых* приговорена к смертной казни, возлагают на нас большие надежды. Кончив речь, попросил присутствующих высказаться. Поднялся один из старейших по возрасту повстанцев, Фома Привалов, и сказал.

      Товарищи! Людей расстреливают почти у нас на глазах,

а мы сидим и ждем, когда очередь дойдет до нас. Если будем сидеть и ничего не делать, то и нам не сдобровать. Думаю, что среди нас нет трусов, они могли быть вчера, а сегодня их нет, потому что мы и сегодня пришли...

Эти простые и мужественные слова подняли настроение собравшихся. Тут же продумали, как распределить людей. И. Зайцев стал моим помощником и командиром пулеметной команды. Группа в составе В. Ивченко, А. Моргучева, В. Губарева и А. Тураева предназначалась для захвата 2-й горной батареи и затем должна была подойти к тюрьме. Как только захватим эту батарею, Зайцев и Лебедев должны управлять огнем артиллерии и пулеметов самостоятельно.

Когда закончили приготовления, я подал команду выходить. 28 человек надо построить так, чтобы в движении эта горстка людей производила впечатление крупного подразделения, если не батальона, то по крайней мере хорошей роты. Эту задачу решили довольно успешно.

Направляемся к 8-му участку самообороны за оружием. Подходим — двери на запоре. Недолго думая, взламываем замки, захватываем десятка два винтовок и берданок и незначительное количество патронов к ним.

151

Теперь мы с оружием.

Снова строимся в колонну и держим курс на Бароновский мост, где расположена 2-я горная батарея. Дошли до моста благополучно. Спокойно, без выстрела сняли и обезоружили охрану.

Располагая планом казармы 2-й горной батареи, мы знали, где какие службы размещаются. С группой бойцов врываемся в помещение дежурных офицеров. Их мы застали спавшими, быстро расправились. Товарищ, представлявший батарею в нашей подпольной организации, ведавший цейхгаузом, тут же передал мне ключи от него. Открыли склад, захватили пулеметы, патроны и другое вооружение. Все это Зайцев взял под свой контроль, чтобы в нужный момент использовать.

Остается завершить дело с личным составом батареи. Направляюсь в казарму к солдатам. Со мной Лебедев. Когда мы вошли в помещение, нам представилась такая картина: вскочившие с коек солдаты спешно одевались и обувались. На лицах растерянность. Видимо, услышали учиненный нами шум в офицерской комнате и встревожились.

Обращаюсь к солдатам с короткой речью, называю их товарищами, напоминаю, что многие из них бывшие бойцы Красной Армии и их служба у белых — дело случайное.

— Вам известно,— продолжаю,— что прошлой ночью партизанский отряд Гикало на Новых промыслах крепко потрепал белых. С перепуга ваше командование весь вчерашний день хватало и арестовывало всех подозреваемых в сочувствии повстанцам. Бойцы отряда Гикало, которых я представляю, наказали обязательно передать, чтобы вы помогли грозненским повстанцам, которые вас в данный момент окружили с намерением обезоружить... Сила нашего огня достаточна для того, чтобы сломить ваше сопротивление, если вы попытаетесь его оказать. Какое будет ваше решение?

— Товарищ командир! — обращается ко мне один солдат.— Разрешите сказать. Ведь мы рады, что вы пришли. Мы все пойдем с вами.

— Вот и хорошо,— отвечаю.— Считаю, что мы договорились. Представляю вам нового командира батареи Лебедева. Прошу слушать его команду. Его приказ — закон для каждого.

Возвращаясь от солдат, подаю своей группе команду следовать за мной.

Быстро идем к тюрьме. За нами для подкрепления должен следовать станковый пулемет. На ходу думаю, удастся ли ворваться в первые главные ворота тюрьмы? Кроме личного

152

оружия, никаких средств, которые позволили бы разбить, сломать ворота, у нас нет.

Проходим мимо казарм инженерного батальона. Там тревога. Слышу, как за воротами кто-то громко кричит: «Разводящий! Разводящий!» Мгновенно созревает план. Разводящий — большая фигура при смене постов, караула. А почему бы нам не пойти на хитрость? Почему бы при подходе к тюрьме не выдать себя за разводящего?

Вот и ворота тюрьмы. Стучу. За воротами спрашивают: «Кто там?» Отвечаю: «Разводящий! Откройте!» Надзиратель в свое смотровое окошко рассматривает нас. Мы спокойно стоим. Щелкает тяжелый запор, дверь открывается. Ивченко с Тураевым мгновенно проскакивают внутрь тюремного двора.

Даю приказание Губареву взять под наблюдение помещение охраны тюрьмы и никого не допускать к воротам, а Мор- гучеву — обеспечить защиту ворот с наружной стороны.

От надзирателя требую немедленно выдать ключи от камер или сказать, где они хранятся. Поняв, что мы за люди, надзиратель отвечает, что ключей у него нет и где они он не знает. И только после моей угрозы расстрелять говорит, что ключи находятся в канцелярии.

Приказываю Ивченко взять с собой надзирателя и принести ключи от камер. Ивченко уходит и быстро возвращается со связкой разных ключей.

Открываем еще одну дверь, ведущую внутрь двора, где размещаются корпуса с камерами заключенных.

Вновь обращаюсь к надзирателю с требованием взять у Ивченко ключи и открыть камеры, но тот отказывается. Приходится сбивать замки, ломать двери, так как никто не знал, какой ключ от какой камеры.

Возвращаюсь посмотреть, что происходит за воротами тюрьмы. Моргучев на месте в боевой готовности. Невдалеке от Губарева валяется труп начальника караула. Губарев докладывает, что охрана тюрьмы разбежалась, а ее начальник убит при попытке сопротивления. Появился наш станковый пулемет. Его установили против бульвара, чтобы защитить подступы к тюрьме со стороны польского костела, больницы, реального училища, казарм инженерного батальона.

Возвращаюсь во двор тюрьмы. Многие заключенные уже вышли из камер и помогают Ивченко и Тураеву открывать остальные. Тюремные ворота открыты настежь. У первых ворот встречаюсь с Лозовацким, бросаемся друг другу в объятия. Тут же собралась группа заключенных, на их лицах радостные улыбки, каждый хочет что-то сказать. Да как тут не радовать

153

ся, ведь половина из них смертники, а теперь они на свободе, имеют возможность постоять за свою жизнь и дешево не отдать ее!

Обращаюсь к Лозовацкому с вопросом, кто у них командир и знают ли заключенные свою задачу?

— Задачу-то свою мы знаем,— отвечает Лозовацкий,— вот насчет командира, сейчас поищем его.

Командиром становится Лозовацкий. Под его руководством заключенные с криками «Ура!» бросились к дому, где помещалась контрразведка, разгромить логово головорезов, палачей. Белые встречают сильным пулеметным огнем.

Заключенные быстро меняют направление с расчетом пробиться к Новым промыслам, уйти в Чечню, в отряд Гикало или укрыться где-либо на окраине города. На пути своем они вступают в рукопашный бой с белыми, обезоруживают патрулей, охрану, вооружаются.

Лозовацкий тяжело ранен. Его приносят домой, чтобы оказать первую помощь, а потом переправить в более безопасное место.

Повстанческая группа, освободив тюрьму, стала поспешно готовиться к отходу на окраину города. С боем отступили в район бывшего монастыря, кладбища, садов. В разных местах города слышится ружейная перестрелка.

На новых позициях повстанцы вместе с присоединившейся к нам частью заключенных и солдат 2-й горной батареи упорно отражают атаки белогвардейцев. Убийственна сила пулеметного огня, пулеметчики сражаются храбро, но мало патронов.

Натиск врага усиливается. Под прикрытием пулеметов отходим в сады. Но вот кончились патроны. Это и заставило повстанцев к середине дня 23 декабря 1919 года прекратить сопротивление. Но и деникинцы не отважились прочесывать сады. Это спасло повстанцев и бывших заключенных. Дождавшись ночи, они разошлись в разных направлениях.

Все участники грозненского вооруженного восстания проявили стойкость, мужество и храбрость. Но особенно хотелось бы отметить И. Зайцева, Ф. Привалова, В. Ивченко, А. Моргу- чева, В. Губарева, А. Тураева, Д. Суханова, П. Голушкина, С. Губарева, Д. Болтышева, В. Лаптева, Д. Курдюкова. Нельзя не отметить и славные дела смелых, бесстрашных, находчивых разведчиц и связных грозненской подпольной большевистской организации Г. В. Лозовацкой, А. В. Глущенко, А. Ф. Байковой (Губаревой).

Пусть навсегда сохранятся в нашей памяти их имена.

154

11 февраля 1919 года деникинцы ворвались во Владикавказ. Они учинили дикую расправу над трудящимися, особенно над жителями Молоканской и Курской слободок. Здесь сильна была прослойка рабочих, которые активно боролись за власть Советов и не раз наносили чувствительные удары по белогвардейцам, когда они в августе 1918 года пытались захватить Владикавказ.

Заняв почту и телеграф, белые зверски растерзали их руководителей Кукуренко и Узнадзе. Был исколот штыками у себя дома больной тифом красный партизан Капитон Бахтур- кин и с кровоточащими ранами брошен в тюрьму. Замучен в контрразведке красный партизан портной Масиков. На виселицах, в застенках контрразведки погибли многие другие борцы за власть Советов.

В то время в городе находилось большое количество больных тифом бойцов 11-й Северо-Кавказской армии. Белые свезли их в госпиталь, размещавшийся в здании бывшего кадетского корпуса. Больных не кормили, не лечили... Многие умирали. Их трупы сваливали тут же в ров, вырытый вдоль Военно-Грузинской дороги, вместе с трупами туда попадали и еще живые...

Площади и улицы города покрылись виселицами.

Несмотря на зверства контрразведки, в городе налаживалась подпольная работа. Небольшие, но крепко спаянные группы большевиков, оставшихся в городе, объединяли вокруг себя сочувствующих, вели агитацию, предпринимали действия, направленные на подрыв и разложение белогвардейщины.

До захвата Владикавказа белыми я работал в отделе труда и промышленности городского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов и одновременно был председателем Владикавказского профсоюза швейников. В момент отступления красных я с группой бойцов (Романовым, Григоладзе, Полетаевым и другими) находился на Владимирской слободке. Наша попытка уйти из города по Военно-Грузинской дороге не удалась: шкуровцы захватили Чугунный мост и отрезали нам путь на Молоканскую слободку. Мы разошлись кто куда. Я скрывался у своей тещи в доме по Нальчикской улице. Надо было искать

155

работу в «тихом» месте. Таким местом оказалась портняжная мастерская общества оптовых закупок, организованная в свое время союзом швейников, для которой, кстати сказать, я лично реквизировал швейные машины у портных — хозяев мастерских. Заведующий этой мастерской Левицкий, узнав, что я скрываюсь в городе, в начале марта пришел ко мне и предложил работать у него. Я согласился. Он тут же выдал мне удостоверение как рабочему мастерской.

В мастерской шили обмундирование по заказам интендантства, и все рабочие (их было около 50) числились мобилизованными на военную службу. Среди рабочих нашлись и коммунисты, и беспартийные, активно участвовавшие в обороне города перед захватом его белогвардейцами. Это были Кляус, Давиденко, Безштейнов, Плюшкин, Белов, Тарадин и другие. Из них и создалась группа, объединенная общими целями и горячим стремлением начать борьбу с деникинцами.

В конце марта 1919 года во Владикавказ прибыла уполномоченная Екатеринодарского (впоследствии переименованного в Северо-Кавказский краевой) подпольного комитета РКП(б), фамилию которой не помню. Она через коммунистку Лаптеву и рабочего нашей мастерской Виктора Плюшкина передала мне листовки с обращением подпольного комитета к населению и бывшим красноармейцам с призывом не вступать в деникинскую армию. Воззвание мы распространили среди рабочих мастерской и населения. Позже из Екатеринодара получили и распространили листовки-обращения к трудовому казачеству, призывавшие бросать оружие и расходиться по домам.

В мае, в один из воскресных дней, на квартире рабочего Белова на Курской слободке мы провели собрание коммунистов и сочувствующих. Присутствовало около 20 человек. Обсуждалось положение на фронтах гражданской войны и задачи каждого из нас в подпольной борьбе.

Через несколько дней у меня на квартире был произведен обыск, а я арестован.

Тюрьма на Тифлисской улице (теперь улица Ноя Баучид- зе), куда меня бросили, была забита до отказа. Спали вплотную друг к другу на нарах и под ними. Нестерпимо мучили насекомые. Тревожными были ночи. Они редко проходили без вызова кого-либо из заключенных, которых уводили и расстреливали во дворе, обычно без суда и следствия. Особенно запомнилось мне, как на глазах у всех нас кололи штыками, а затем расстреляли двух терских казаков из прославленного партизанского отряда А. 3. Дьякова.

156

Тюремная охрана состояла из разных людей. Одни, особенно из банд деникинского головореза Шкуро, хуже зверей относились к заключенным. Другие, в большинстве мобилизованные терские казаки и солдаты, сочувствовали нам и делали разные возможные в тюремных условиях поблажки, а то и выполняли отдельные наши поручения.

Помогали нам и некоторые офицеры. Вспоминаю штабс-капитана Лебедева, жителя нашего города, мобилизованного в деникинскую армию. Он приходился зятем сидевшему вместе с нами подпольщику Алейникову и часто навещал его. Имея знакомства в следственной комиссии, Лебедев сообщал нам важные сведения о ходе дела того или иного арестованного, давал советы, как вести себя на допросах. Он выручил Алейникова, которому угрожала жестокая расправа.

Через три месяца за недоказанностью обвинений меня выпустили из тюрьмы и как военнообязанного направили в сапожно-пошивочные мастерские интендантства, где я и стал работать заготовщиком. Начальник мастерских Резник-Гиенко, прежде чем допустить к работе, потребовал от меня подписку и поручительство в том, что я в мастерских не буду вести большевистской агитации и отлучаться без разрешения. Такую подписку я дал, а двое рабочих мастерских — Федор Калабу- хин и Иван Белов — дали поручительство.

В мастерских работало около ста человек. Среди них были члены профсоюзов, организованных при Советской власти, бывшие бойцы 11-й Северо-Кавказской армии, казаки из отряда Дьякова, которые, естественно, ненавидели деникинский режим. Сюда же был направлен после освобождения из тюрьмы член РКП(б) Н. Алейников. Таким образом, и в мастерских сложилась группа товарищей, готовых к борьбе...

Мы с Алейниковым обсудили вопрос, как усилить агитацию среди трудящегося населения, как создать орган, который объединял бы нашу подпольную работу.

Дело ускорилось в связи с приездом во Владикавказ в сентябре 1919 года представителя Северо-Кавказского краевого подпольного комитета РКП(б) Николая Пшеничного. Он привез литературу и инструкции, связался с Алейниковым, а через него — со мной и другими товарищами.

Пшеничный созвал совещание подпольщиков, на котором был образован Владикавказский подпольный комитет РКП(б).

В его состав вошли Алейников, Чернявский, Грибенник, а поз- — прибывший из Екатеринодара Георгий Сергеев (по кличке Цап). На этом совещании Пшеничный выдал нам удостоверения, написанные от руки на лоскутках белой материи за

157

подписями и печатями Северо-Кавказского подпольного комитета.

Следующие заседания вновь созданного комитета проходили на квартире Алейникова (в доме № 18 по Курской улице), у меня (Нальчикская, 34), у Леонтия Войтенко (Артиллерийская, 139).

Мы условились никаких протоколов не вести и никаких документов не составлять.

Владикавказский подпольный комитет сколотил вокруг себя актив, развернул агитационную работу среди населения. Нужно было связаться с товарищами из Молоканской слободки, которые, по имевшимся у нас сведениям, вели подпольную работу против белых. Найти нужных людей нам помог работавший в мастерских Фомин. Через него мы установили постоянную связь и с бывшими красноармейцами, находившимися в Ингушетии. Дело в том, что Фомин в первые дни деникинской власти тоже скрывался в Ингушетии и хорошо знал тех, на кого можно было опереться. Одним из таких товарищей был красный партизан Павел Бобылев. Он тайно пробирался в город и по нашим спискам переправлял в Ингушетию людей, укрывавшихся от мобилизации в белогвардейскую армию, а также тех, кто был на подозрении у контрразведки. Вместе с этими товарищами мы посылали партизанам оружие и патроны.

Переход людей и переброска оружия производилась через заставу у входа в Длинную долину. Застава выставлялась от Уланского полка, а в полку действовала группа коммунистов и сочувствующих — И. Дорожкин, Н. Заводов, А. Фрейтаг и другие. Они-то и помогали подбирать в наряды проверенных людей, пропускавших через заставу наших товарищей и оружие.'

В конце 1919 года Красная Армия начала громить белогвардейцев, оттесняя их все дальше на юг. У витрин «Освага*, где выставлялись карты с обозначением движения фронтов (обычно в искаженном виде), всегда собиралось много военных и гражданских, по-разному переживавших и обсуждавших положение. Сюда-то, к витрине, и посылал подпольный комитет своих активистов, которые по-своему разъясняли события. Конечно, вели они разъяснительную работу осторожно, учитывая, что рядом могли оказаться и контрразведчики, провокаторы, доносчики. Особенно успешно вели агитацию подпольщики Резаков и Костромин.

Много пришлось потрудиться, чтобы наладить связи с товарищами, находившимися в тюрьме, среди которых были наши подпольщики К. Войтенко, Васин, Фролков, Щетиных,

153

Фриев и другие. Заключенным оказывалась небольшая денежная и материальная помощь, а главное, мы разрабатывали планы освобождения политзаключенных, ибо знали, что белогвардейские палачи перед своим уходом ив города наверняка их всех расстреляют. И нам удалось освободить всех политических заключенных.

А произошло это так. Незадолго до эвакуации деникинцев подпольная организация вошла в контакт с тюремными надзирателями и склонила их заранее выпустить всех политзаключенных, пообещав, что Советская власть зачтет им это доброе дело. Для облегчения намеченной операции подпольщики сфабриковали «распоряжение» коменданта города об освобождении из тюрьмы по списку, составленному самими подпольщиками. 18 марта все арестованные вышли на волю и скрылись.

Смелая операция подпольщиков вызвала большой переполох среди белогвардейцев. В течение трех дней контрразведчики рыскали по городу в поисках беглецов. Они установили слежку за квартирой Алейникова, в которой раньше собирались подпольщики, о чем, вероятно, знала контрразведка. Но в квартиру Алейникова никто не заходил, а сам он к тому времени ушел к партизанам.

Во второй половине марта началось бегство деникинцев из Владикавказа. Подпольщики развернули большую разъяснительную работу в воинских частях, агитировали солдат и казаков уходить из белой армии и сдавать оружие. И нужно сказать, при отступлении эта армия недосчиталась многих солдат, а то и целых подразделений.

На одном из заседаний подпольного комитета, проходившем на квартире Войтенко, был намечен состав временного ревкома, к которому должна перейти власть в городе до прихода Красной Армии. В ревком вошли Н. Пшеничный — председатель, X. Фриев, Д. Васин, Б. Чернявский — члены. На первом же заседании обсудили вопрос о мерах поддержания революционного порядка в городе, для чего создали революционный Совет обороны. Председателем его назначили железнодорожника Шейченко, заместителем — Сергеева и членом — К. Войтенко.

Вскоре после этого подпольному комитету стало известно, что на станции Владикавказ стоят прибывшие из Беслана бронепоезда «Терец» и «Скобелев», а также вагон с оружием. Сергеев и я немедленно отправились на станцию. Там уже собралась большая толпа рабочих железнодорожных мастерских и завода «Алагир». С их помощью сняли команды бронепоездов

159

и поставили к ним свою охрану. Затем найденные в товарном вагоне винтовки и патроны раздали рабочим.

25 марта утром вышел «Бюллетень временного ревкома», в котором было объявлено о переходе власти в городе к временному ревкому, помещены первые его решения, обращение к населению и приказ № 1 революционного Совета обороны.

31 марта 1920 года жители Владикавказа радостно встречали части Красной Армии.

При отступлении Красной Армии в мае 1918 года в Ростове осталось несколько большевиков для подпольной работы. Вначале была создана тройка для связи с Донбюро РКП(б), находившимся на советской территории. В тройку вошли: Е. Василенко, Е. Мурлычев и я. В декабре, когда партийная организация выросла и окрепла, состоялся областной съезд, избравший Донком РКП(б) в составе: Васильев- Шмидт — председатель, Анна Гордон — ответственный секретарь, Емельян Васильченко — казначей, Василий Абросимов — заведующий типографией, Селиванов — его помощник и члены Донкома — Ольга Минская (Горбачик), Елена Езерская, Мария Карагодская и Мария Малинская. Этот комитет и руководил подпольной работой во время деникинщины.

Первой из наших задач было показать, что, несмотря на белогвардейский террор, в Ростове существует руководящее и организующее ядро большевиков, а затем как можно шире привлечь к себе рабочих и трудовое казачество.

Еще до образования Донкома мы приступили к созданию типографии. Через старого большевика наборщика Селиванова раздобыли два пуда шрифта, ручной станок, краску, валик, бумагу. Набирал и печатал воззвания Егор Мурлычев у себя на квартире. Часто приходил помогать ему и я.

Думаю, что наши первые воззвания не отличались большой грамотностью, но мысли их были простые, ясные и рабочим понятные...

Выпустили мы больше 10 воззваний, каждое по 400— 500 экземпляров. Влияние наших листовок на рабочих было

160

громадное: они поддерживали в них уверенность в скором возвращении большевиков, помогли выделить из массы рабочих тех, кто потом составил ядро ростовских подпольщиков. О том, насколько «приятны» были эти листовки белым, говорить не приходилось.

Два месяца мы выпускали листовки. Но вдруг 25 ноября Егора Мурлычева, выносившего пачку воззваний, напечатанных ночью, остановил городовой и спросил: «Что это вы так часто выносите?»

Заглянул в сверток, задержал Мурлычева. Потом устроил обыск в квартире, нашел в печке шрифт, валик, краску. Типография провалилась, Мурлычева арестовали. Это был тяжелый удар для нашей организации.

Как мог случиться этот провал, когда о типографии знали только Мурлычев, я да Василенко? Из тюрьмы Мурлычев писал: «Хозяйка дома знала меня как большевика, знала, что я был десятником боевой дружины на заводе Донского акционерного общества, знала, что я был членом Совета рабочих и солдатских депутатов первого созыва. По-видимому, она рассказала знакомому старшему надзирателю полицейского участка, кто я такой...»

Потом уже мы узнали, что Егора действительно выдала хозяйка.

Однако через пять дней после ареста Мурлычева в городе опять появились листовки. Через того же Селиванова мы достали новый шрифт, сделали станок, больший, чем был раньше, и в квартире сапожника Н. Шкоренко на 42-й линии пустили типографию.

Рабочие увидели, что организация живет и действует, да еще с большим размахом. В контрразведке, у начальника Освага (осведомительного агентства) по этому поводу, как нам стало известно, было специальное совещание.

Для работы в типографии мы привлекли наборщика-профессионала Муравича.

Проработала типография на 42-й линии два месяца (декабрь и январь). Но место там было очень неудобным, двор открытый, все видно, что приносили и выносили. Поэтому решили перевести типографию в более подходящее место. Такое место нашли в Нахичевани, в доме на углу 35-й линии и Донской улицы, где жили братья Григорий и Николай Спирины. В сенях квартиры имелся ход в погреб, в стене которого проделали отверстие и вырыли рядом другое подземное помещение площадью примерно десять квадратных метров и высотою в рост человека. Туда поставили два типографских станка и наборные кассы.

Там же поместился запас бумаги, краски. Вход в погреб хорошо замаскировали дерном. Для притока воздуха проделали отверстие, которое выходило в сени, и над ним во время работы ставили пустой самовар с трубой. Когда работа в типографии не велась, отверстие тщательно закрывали дерном. Заметить типографию даже при самом внимательном наружном осмотре было невозможно. Про тех товарищей, которые здесь работали, мы говорили, что они «сидят в аду».

Больше трех месяцев действовала эта типография. Мы печатали в ней не только воззвания, но и газету «Донская беднота», всевозможные бланки, нужные для нашей организации.

Так как к этому времени наладились связи со многими заводами, воинскими частями и отдельными городами, а организация наша численно значительно выросла, то требовалось большое количество различных бланков. Поэтому работу типографии поставили так, чтобы она полностью обеспечивала нас всем необходимым. Это избавляло наших людей от необходимости обращаться за справками в белогвардейские органы. Организовали мы также граверную мастерскую с вывеской, где принимались заказы от жителей города, а для нас в этой мастерской изготовлялись печати и штампы. Изготовленные в нашей типографии и граверной документы и печати были настолько неотличимы от настоящих, что даже когда документы попадали в канцелярию градоначальника полковника Грекова, то и там не вызывали никаких сомнений. Большим искусством подделывать всякие почерки и подписи отличался подпольщик Пустынников.

Если при объявлении мобилизации допускались отсрочка или освобождение, то наши товарищи получали соответствующие документы. Если объявлялась поголовная мобилизация, без отсрочек, типография выдавала документы, согласно которым наши люди направлялись в те воинские части, куда нам это было нужно.

Таким путем мы «регулировали» мобилизации белогвардейцев и достигали того, что повсюду в важных местах имели своих людей. Мы посылали их писарями в штабы, даже на радиостанции были наши люди.

Благодаря таким «связям» смогли поставить информационный отдел подпольной «Донской бедноты» лучше, чем в официальной белогвардейской газете «Приазовский край». Информации с фронта в нашей газете появлялись иногда раньше, чем в «Приазовском крае», и всегда были интереснее, так как давались без сокращений и искажений, которые в белогвардейский орган вносила цензура.

162

Наша газета буквально лишила покоя и сна градоначальника Грекова, деникинских контрразведчиков. Греков распорядился конфисковать в городе все запасы бумаги, запретил ее продажу «частным гражданам». Все это сильно затруднило конечно, нашу работу, но не ослабило. Даже, наоборот, наш подпольный Донком, чтооы еще больше завоевать внимание населения, решил вместо маленькой «Донской бедноты» выпускать большую газету «Красное знамя».

Но до нашей газеты агенты Освага все же добрались...

Вечером 9 мая 1919 года на квартире Спириных собрались подпольщики Илья Абросимов, Яков Рыбкин и Григорий Спирин. Они должны были работать в типографии и просмотреть первый номер «Красного знамени». В «аду» уже находились наборщики Муравич и Аболин, не было только нового наборщика Поддубного. Он не приходил уже второй день. Примерно к полуночи из «ада» подали сигнал — газета набрана и сделан первый оттиск. Аболин и Муравич разложили газету на столе, читают, исправляют ошибки. Вдруг послышался стук в калитку. Точно вихрем сдуло газету со стола в печку. Все расселись за столом, разобрали на всякий случай приготовленные карты. Играют. Хозяйка пошла открывать дверь. Входит офицер контрразведки, с ним вооруженные казаки.

— В картишки играете?

— Да.

— По большой?

— Нет, по маленькой. В шестьдесят шесть перекидываемся.

— Ну, я должен прервать ваше приятное времяпрепровождение и проверить документы.

Проверил. Двоих — Абросимова и Аболина — выделил для выяснения. У остальных все в порядке. Стали производить обыск. Отодвигали шкафы, ковыряли стены, лазили в погреб. Ничего подозрительного не нашли, а искали, пожалуй, два часа. Вызвали самого начальника деникинской контрразведки Маньковского. Приехал он не один, а с каким-то шпиком в темных очках, загримированным. По указанию шпика вновь все обыскали. Полезли в погреб, палашами пробуют обшивку стен погреба... Пропала наша типография!

Одновременно с типографией была разгромлена и граверная. В городе арестовали нескольких подпольщиков. Партийной организации был нанесен тяжелый удар. После мы выяснили, что выдал типографию наборщик Поддубный. Двое арестованных Василии Абросимов и Емельян Василенко, члены комитета, не выдержали пыток и стали выдавать организацию. Начались аресты. Некоторым активистам, кого хорошо знали предатели Абросимов и Василенко, пришлось скрыться из Ростова.

163

Надо было восстанавливать типографию. У нас имелся резерв : два пуда шрифта и кое-какие приспособления были спрятаны в потайном месте. Теперь их извлекли. Купили дом на Берберовке, и комитет решил поселить там для работы Селиванова. Комитет взял с него обязательство, что он ни под каким видом не будет выходить из типографии. Семье Селиванов написал записку, что уезжает в Советскую Россию, а сам перешел в дом на Берберовку.

И вновь на заводах стали появляться наши листовки и газета «Пролетарий», сменившая «Донскую бедноту» и «Красное знамя».

Эта наша типография на Берберовке не была раскрыта белыми и просуществовала до освобождения Ростова.

Хотя и очень трудно было добывать бумагу и мы не могли уже выпускать газету большим тиражом, как это требовалось, но в октябре 1919 года мы все же могли сообщить в Донбюро, что «в новой типографии выпущено 3 воззвания в количестве 25 тысяч, газета «Пролетарий» в количестве 6 тысяч и одно воззвание к зеленоармейцам».

Напечатанное распространяли прежде всего среди рабочих и в войсках. Тот факт, что не было ни одного случая, когда бы наши люди попадались при распространении литературы, сам за себя говорит. Таким сочувствием и поддержкой у рабочих масс пользовались большевики в тяжелую пору деникинщины...

Часто распространением и перевозкой литературы приходилось заниматься самим членам Донкома.

В то время между Ростовом и Новочеркасском курсировал особый поезд — «атаманская молния». Проезд на нем частным лицам, не имевшим визы от начальника Освага князя Волконского, был строго запрещен. Мне приходилось несколько раз в форме офицера-фронтовика провозить литературу, пользуясь «атаманской молнией».

Как-то нам стало известно, что Деникин созывает в Ростове совещание командования Юго-Востока России. Получить сведения с этого совещания было делом чрезвычайной важности. Проникнуть на это совещание комитет поручил мне под видом представителя одной из воинских частей. Это удалось. Я прибыл на совещание, имея в кармане сфабрикованный в нашей типографии «мандат» за «подписью» самого князя Волконского.

164

Доклад Деникина и все совещание не оправдали наших надежд. Новых и ценных сведений услышать почти не пришлось. Деникин весь доклад свел к брани в адрес господ офицеров, которые умеют, мол, только спекулировать и пьянствовать. Деникин призывал выполнить долг перед «единой и неделимой» и приказал «в пять дней уничтожить подпольных большевиков».

Что бы сделал и сказал Деникин, если бы знал, что его доклад слушает сам председатель организации «подпольных большевиков»?

Через пять дней в нашей подпольной газете «Пролетарий» был помещен отчет о докладе Деникина.

Для обеспечения регулярной связи с Донбюро РКП(б) мы создали ячейки в Штеровке, Ровеньках, Никитовне, Мариуполе, Матвеев-Кургане, Авиловке и в ряде других населенных пунктов.

После майского провала 1919 года большинству членов Дон- кома пришлось на время выехать из Ростова. Одни направились на советскую территорию, другие — к краснозеленым.

В июле выехал и я вместе с группой товарищей в Советскую Россию. Но мы дальше Авиловки не пробрались, так как невозможно было проехать. А в августе вместе с другим членом Донкома Анной Гордон я возвратился в Ростов. К этому времени подпольная организация большевиков пустила глубокие корни.

За несколько дней до второй годовщины Октябрьской революнии Пустынников, Пивоваров и я в качестве представителей Донского комитета выехали в Новороссийск в отряды красно- еленых Черноморья. Готовясь к этой поездке, мы подготовили специальную листовку к партизанам. На митингах партизан говорили о значении Октябрьской революции, разъясняли военное положение Советской республики, особо подчеркивали важность борьбы в тылу Деникина.

Атмосфера в Ростове накалялась все сильнее. Фронт приближался с каждым днем. Всем становилось ясно, что конец деникинщины близок, хотя белогвардейские газеты еще по- прежнему продолжали трубить о победах над красными, о бегстве красных, о продвижении белых, о том, что «доблестное» белое воинство «столицу Дона не сдаст».

Перед Донкомом встала задача — оказать активную помощь нашим приближающимся войскам. Партийная организация города к этому времени насчитывала уже около 600 коммунистов, которые были рассеяны по воинским частям, предприятиям... Они делали все, чтобы облегчить наступление Красной Армии, спутать,

165

парализовать действия белых. И небезуспешно. Все чаще стали обнаруживаться порванные провода, спиленные телеграфные столбы.

Часто стали гореть колесные буксы в железнодорожных составах. Это наши товарищи усердно «подмазывали» вагоны песочком. Иногда по этой причине где-нибудь на разъездах останавливались целые поезда.

Наш военный штаб предпринял даже попытку взорвать мост, чтобы нарушить передвижение белых, но она оказалась неудачной: пироксилиновые шашки были низкого качества, разрушений почти не произвели, но шуму наделали и страху белым прибавили.

Уже перед самым приходом Красной Армии подпольщики повредили водокачку и причинили урон радиостанции в гостинице «Сан-Ремо», где находился штаб командования белой армии.

22 декабря 1919 года Деникин после всех торжественных и истерических заявлений, что столицу Дона не сдадут, отдал приказ об отступлении на Новороссийск. По улицам Ростова потянулись войска, тяжело груженные обозы. Буржуазия в панике покидала город.

Власть в городе Деникин передал генералам Кутепову и Шкуро. Они издали приказ, в котором повторялось все старое: «Все от 18 лет считаются мобилизованными. Остальным — старым и малым — рыть окопы... Столицу не отдадим... Красные разбиты, в панике бегут. По улицам ходить разрешается от 7 до 7. За нарушение и неподчинение — расстреливать на месте».

Наш Донком выпустил воззвание, в котором население призывалось к спокойствию.

26 декабря мы выпустили новое воззвание, в котором извещали, что избран ревком, который берет власть в свои руки.

Избрание ревкома мы провели днем в одном из самых оживленных мест — в помещении Управления Владикавказской железной дороги. Соблюдая осторожность, пробирались наши люди на это собрание. Здесь, в управлении, у нас был свой человек — библиотекарь. Он впустил нас в библиотеку и запер, сам стал на часах, готовый предупредить о любой опасности. Мы сидели за столом, окруженном книжными шкафами. Время от времени слышался отдаленный гул канонады. Приближались наши войска. Под этот гул мы и избрали первый большевистский ревком, который готов был встретить долгожданную освободительницу — Красную Армию.

166

В состав ревкома вошли: Дмитриев, Ткаченко, Ольга Минская, Романов, Вольмер, Савин, Пивоваров, я и другие — всего 11 человек.

Буденновцы уже приближались к городу.

Я как председатель избранного ревкома отправился вместе с ответственным секретарем Донкома Женей Листопад навстречу буденовцам. И тут, перед радостным днем торжества — освобождением Ростова, мы едва не поплатились жизнью. Наткнулись на разъезд красных конников. Радостно бежим к ним, говорим, кто мы такие, показываем наши мандаты. Буденовцы слушать не хотят — к стенке!

С большим трудом удалось убедить командира доставить нас в штаб. Наконец-то мы в штабе 6-й дивизии. Когда увидели наши документы и выслушали нас, радости не было конца.

После горячих взаимных приветствий договорились вечером собрать представителей Первой Конной и подпольного ревкома в помещении трамвайного парка, чтобы решить вопрос о создании органов Советской власти в Ростове. В город возвращались вместе с буденовцами.

По линии железной дороги еще шел бой, Красная Армия занимала Батайск. Весь день, не умолкая, гремели пушки. Под гром канонады в трамвайном парке состоялось первое открытое заседание нашего ревкома совместно с представителями реввоенсовета Первой Конной армии — Алехиным, Хныче- вым, Пархоменко, Новиковым, Забелиным и другими.

Для обеспечения безопасности два эскадрона буденовцев охраняли трамвайный парк, где мы заседали.

Впервые за два года мы могли говорить на собрании во весь голос. Но привычка подпольщиков к тишине и шепоту не покинула нас даже сейчас. Когда представители буденовцев входили, стуча сапогами, или громко разговаривали, со стороны подпольщиков раздавался привычный предупредительный шепот: «Тс! Тс! Тише! Тише!»

Начали заседание с поздравлений и приветствий в адрес красных бойцов. Потом говорили, как лучше наладить в городе советскую работу. И под конец ввели в состав ревкома представителей Первой Конной.

Кончилось подполье, наступили дни мирного труда...

167

С захватом белогвардейцами Ростова и всей Донской области были отменены восьмичасовой рабочий день, разогнаны фабрично-заводские комитеты, фабрики и заводы возвращены капиталистам.

Начались аресты, расстрелы, грабеж богатств Дона.

Передовые рабочие города решили делом доказать, что борьба за Советскую власть продолжается. Одной из первых начала борьбу подпольная большевистская организация Главных мастерских Владикавказской железной дороги в Ростове. В мастерских насчитывалось около 3 тысяч рабочих. Я тогда работал в них токарем.

В первую очередь мы решили создать рабочие боевые дружины. Их организацией — подбором людей, их вооружением и многим другим — активно занимались рабочие-токари П. Н. Па- шигоров, Д. И. Коврыгин, И. Ф. Кошкинцев и слесари И. Ф. Иванов и И. В. Федоров. В дружины вошло около 100 человек.

В конце сентября 1918 года ко мне пришел П. Н. Пашигоров и сообщил, что один из наших рабочих, столяр П. Г. Халин, член партии, договорился кое с кем из оставшихся в городе коммунистов о встрече. Через несколько дней такая встреча состоялась. На ней присутствовали представитель Донского подпольного комитета Андрей Ефремович Васильев, по кличке Щмидт, и от наших мастерских — Пашигоров, Иванов, Коврыгин, Халин и я.

Эта встреча положила основание организации подпольной партийной ячейки в Главных железнодорожных мастерских. На следующем собрании избрали бюро ячейки. Председателем его стал я, а членами — Пашигоров и Иванов. Утвердили клички, наметили несколько явочных квартир, договорились, как будем дальше вести работу. Руководящие указания мы должны были получать от Донского подпольного комитета партии.

Главным в своей работе мы считали подрывать тыл белогвардейцев всеми доступными нам путями и средствами, укреплять и увеличивать численность партийной организации и боевых дружин, завоевывать доверие рабочих к большевистской партии. В качестве конспиративных квартир решили использовать квартиры Пашигорова, Зозули, Коптеля на Новом поселении, Романова, Баранова, Евдокимова, Иванова, Федорова на Темернике, Кошкинцева и Коврыгина на Олимпиадовке.

168

К чести подпольщиков и тех рабочих, кто предоставлял нам квартиры для заседаний, явок, хранения документов, оружия, на Темернике и Новом поселении не было ни одного провала. Эти люди, обремененные семьями, пренебрегали постоянной угрозой ареста и зверской расправы со стороны контрразведки. Наши заседания обставлялись обычно как именины, дружеские пирушки и т. п., а в это время дружинники бдительно охраняли нас, часто в дождь, в холод.

На явочных квартирах мы получали сведения военного характера, сообщали их затем в Донком для передачи за фронт командованию Красной Армии. На этих квартирах мы получали задания по проведению диверсий, листовки и газеты для распространения.

Очень важной задачей подпольной работы на первых порах мы считали разоблачение предательской линии меньшевиков и эсеров. Нужно сказать, что вначале их влияние в мастерских было довольно сильным. Власти разрешили меньшевикам за их лакейство выпускать газету «Рабочее дело», где они всячески поносили большевиков, уговаривали рабочих «не озлоблять белой власти». Вслед за этим им бычо разрешено создать профсоюзы, а в Главных мастерских — так называемый комитет внутреннего распорядка, в который в основном вошли представители соглашателей. Их предательская деятельность сильно мешала нам развертывать борьбу против деникинцев.

В разоблачении меньшевиков нам много помогали газеты и листовки, которые выпускал Донком. Чтобы парализовать влияние соглашателей и более успешно вести подпольную работу, Донком предложил больше вовлекать в нашу организацию рабочих других предприятий Темерника, что мы постоянно и делали. Были созданы партийные ячейки на Ростовском узле Владикавказской железной дороги, в Голицинском парке, на заводе «Докат», цементном заводе на Гниловской и на фабрике Панченко.

Встал вопрос об организации в Темернике — рабочем районе, населенном главным образом железнодорожниками, райкома партии. Районный комитет был создан Донкомом. В состав его вошли я в качестве председателя, Пашигоров и Ков- рыгин.

В нашей диверсионной работе особенно широко мы практиковали порчу уже отремонтированного в Главных мастерских подвижного состава. А происходило это чаще всего так. Вагоны, выпущенные из ремонта и подлежащие обкатке, целыми

169

составами отправлялись до станции Кущевка и возвращались в мастерские. После устранения мелких дефектов они сдавались приемщикам. Вот в это время нам и удавалось засыпать песок и наждачную пыль в буксы вагонных колес.

А поскольку буксы загорались, ломались оси колес уже за пределами мастерских, то это снимало подозрение, что подобное вредительство — дело рук наших рабочих. То же мы проделывали иногда и с паровозами и бронепоездами, которые ремонтировались в наших мастерских. Помнится, особенно внимательно мы следили за ходом ремонта бронепоезда «Офицер». После сдачи его по акту рабочие засыпали в буксы наждачную пыль. Бронепоезд не дошел и до Таганрога, пришлось снова вернуть его на ремонт.

Изобретательно действовал наш подпольщик, кузнец Т. Т. Коптель. Он отковал стальные накладки — «башмаки», которые ставились на рельсы обычно во фронтовой полосе, и с их помощью целые воинские эшелоны пускались под откос.

Кроме того, рабочие вывели из строя на некоторое время водокачку у моста через Дон, которая обслуживала весь железнодорожный узел. Эту смелую операцию провели Ф. Д. Евдокимов, работавший вблизи водокачки в Голицынском вагонном парке, и литейщик наших мастерских А. Фрукалов. И. Ф. Кошкинцев вместе с дружинниками взорвал мост у станции Хапры. Неоднократно рвали телеграфные провода между Ростовом и Новочеркасском. В этом деле чаще всего участвовали подпольщики Пивоваров, Коврыгин, Фрукалов, Кошкинцев и пишущий эти строки.

Выполняя задание Донкома о подготовке к празднованию 1 Мая 1919 года, мы провели специальное заседание подпольного районного комитета партии. Заседание, помню, устроили в мягком вагоне, стоявшем на ремонте в пассажирском цехе. Решили в день 1 Мая прекратить работу и вывести рабочих из Главных мастерских. Для осуществления нашего решения распределили подпольщиков проводить агитацию по всем цехам. Подпольщик П. Руденко должен был в рабочее время включить заводской гудок, который послужил бы сигналом к прекращению работы.

Накануне праздника мы обильно снабдили Главные мастерские и Темерник листовками с призывом прекратить работу.

Наступило 1 Мая, загудел заводской гудок. Рабочие, подготовленные подпольщиками и дружинниками, бросили работу и с пением революционных песен вышли за проходную.

Это была одна из важных наших побед, показавшая белогвардейцам силу и мощь рабочих выступлений...

170

После тяжелого удара, нанесенного контрразведкой подполью Ростова в мае 1919 года вследствие предательства арестованных членов Донкома Василия Абросимова и Василенко, некоторые из оставшихся на воле руководителей Донского комитета партии вынуждены были выехать из города. Из оставшихся в Ростове товарищей был создан временный Донком, в состав которого вошел и я. Руководство комитетом принял товарищ Вольмер, недавно присланный из Центра. В августе возвратился в Ростов Васильев (Шмидт) и другие руководящие работники. Тогда-то и создали новый постоянный Донской партийный комитет из девяти человек. В его состав в качестве представителя от Темерника ввели меня.

Новый Донком поручил мне поддерживать связь с Те- мерником. Темерницкий же подпольный райком возглавил П. Н. Пашигоров, который и руководил им до прихода Красной Армии.

Темерницкой организации, как и подпольщикам других районов Ростова, пришлось пережить немало тревожных дней в связи с майским провалом. Мы переменили все явки, подобрали вместо них новые. Перевели в новые места склады оружия.

На явочную квартиру Ф. Д. Евдокимова незаметно перенесли много оружия и боеприпасов. Несколько дней здесь скрывались члены Донкома — Васильев и другие. А когда стало известно, что вокруг квартиры Евдокимова шныряют подозрительные личности, пришлось оружие перевезти в Нахичевань. Члены Донкома вынуждены были покинуть город.

...С каждым днем росло недовольство рабочих в связи с резким ухудшением их материального положения. Назревала стачка. Однако меньшевистский профсоюз, боясь, что стачка превратится в политическую, попытался выпросить у начальства крохотную прибавку к жалованью. Но это не удовлетворило рабочих. Видя столь боевое настроение рабочих, Донком в своих листовках призвал их к забастовке, которая началась в октябре. Сначала забастовали рабочие железнодорожного узла, а затем и всей железной дороги. К железнодорожникам присоединились водники, рабочие мельницы Парамонова, завода Лели и других предприятий.

В ответ на это власти объявили город на военном положении, и забастовка была подавлена силой. Белогвардейцы арестовали около 700 рабочих, в том числе 300 железнодорожников.

Несмотря на жестокие репрессии, подпольная работа не прекращалась.

171

Донком поручил мне ведать секретарской работой в нашем военном штабе. Местонахождением штаба мы избрали конюшни при общежитии сотрудников городской больницы. Сюда подпольщики доставляли все важные сведения, здесь их шифровали и с курьерами переправляли в Зафронтбюро. Особо ценными данными нас обеспечивали телеграфист Новочеркасской радиостанции Игнат Буртылев и работавший в штабе Донской армии в Миллерове В. Е. Мочалов. Курьеры отправлялись через фронт в не занятые белогвардейцами районы Советской республики, а оттуда возвращались назад с инструкциями, листовками, воззваниями, шрифтом, взрывчаткой, деньгами и т. д. Обязанности курьеров выполняли главным образом женщины. Подпольщицы, нередко проявляя чудеса находчивости и смелости, переходили фронт, передавали сведения советскому военному командованию.

Проводя широкую подпольную работу в Донской области, Донком оказывал большую помощь краснозеленым Черно- морья в районе Новороссийска. В партизанские отряды были командированы члены Донкома и военного штаба Васильев, Пивоваров (Роберт), Селиванов, Сидорчук, Калита, Пустынников и другие. Выезжали они туда, переодевшись в офицерскую форму. Железнодорожными билетами для этих поездок снабжал работник конторы Главных мастерских Владикавказской железной дороги В. Буриков.

В конце 1919 года, когда Красная Армия успешно продвигалась на юг, деникинцы еще больше усилили террор. Это усложнило нашу подпольную работу. Но чем больше риска требовала наша работа, тем больше мы проявляли осторожности. Так, мне, как уполномоченному по связи с Темерником, нужно было из Нахичевани доставлять листовки, газеты, и делать это нужно было после работы, вечером, когда в связи с военным положением белогвардейские патрули проверяли документы особенно тщательно. Трамваи не ходили. Поэтому в Нахичевань и обратно я должен был добираться пешком, а листовки прятать под одеждой. Помню, был такой случай. Подхожу к городской больнице, а там на перекрестке у Садовой улицы проверяют документы, подозрительных обыскивают. Видя это, я попытался незаметно обойти казачий пост вдоль больницы. Но казак на коне заметил меня и, подъехав, стал требовать документы. На мое счастье, казак оказался заметно навеселе. Сначала он грозился задержать меня, но потом махнул рукой и ограничился взяткой—«штрафом», который я немедля уплатил, довольный благополучным исходом. Пришлось, конечно, поволноваться. Самым последним на моем пути, но и наиболее опасным местом

172

был проход у вокзального сквера. На вокзале особенно свирепствовала свора контрразведчиков из штаба полковника Кутепова, которые хватали и увозили в свои застенки всякого, кто вызывал у них подозрение. Для многих таких задержанных дело кончалось виселицей. Но в тот раз и это опасное место я миновал.

В декабре Красная Армия подходила к Дону. Террор белогвардейцев в эти дни доходил до крайнего предела. Чувствуя последние дни своей власти, деникинцы производили повальные аресты и массовые расстрелы. Они бахвалились: «Мы большевикам устроим елку к рождеству, украсим ее повешенными большевиками». И в самом деле это было далеко не пустой угрозой.

Обстановка для работы в подполье достигла наивысшей трудности и опасности как для всей организации, так и для каждого из нас в отдельности. Но Донком призывал подпольщиков в ответ на террор усилить разъяснительную работу в белогвардейских войсках, поставил задачей оказать всю возможную помощь наступающей Красной Армии. Темерницкой организации было поручено организовать охрану железнодорожного моста через Дон и водокачки. И мы приняли нужные меры. Договорились с машинистом водокачки и взяли под наблюдение железнодорожный мост. Внезапный захват Ростова частями Первой Конной армии не дал возможности белякам взорвать эти важные объекты.

Мы, темерничане, встретили советскую конную разведку на вокзале и, доложив ее командиру об обстановке на Темернике и в Олимпиадовке, отправились на заседание только что созданного Ростовского ревкома. Мне ревком поручил сформировать штаб революционной охраны на Темернике. Заняв помещение полицейского участка на бывшей Церковной улице, штаб вооружил проживавших на соседних улицах рабочих, установил их ночные дежурства. Тем самым мы обеспечили спокойствие и порядок в своем районе, что было особенно важно, так как белогвардейцы накануне бегства из Ростова выпустили из тюрьмы уголовников.

Вскоре я был назначен председателем ревкома Темерника, а его членами стали бывшие подпольщики — рабочий Баранов и матрос Зенин.

Под руководством городского комитета партии и ревкома работа по восстановлению Советской власти стала налаживаться...

173

Беззаветно смелая, с широким размахом развернутая работа подпольных организаций способствовала краху белогвардешцины и торжеству Советской власти на Дону. Большую роль в разгоревшейся борьбе в деникинском тылу играли женщины-подпольщицы.

В состав Донского подпольного партийного комитета (Дон- кома) входило пять коммунисток: Р. Гордон (Анна), О. Горба- чик (Минская), М. Карагодская, Р. Вольф (Елена Езерская), М. Малинская. Анна Гордон выполняла обязанности ответственного секретаря комитета, Марии Карагодской и Елене Езерской было поручено руководство Таганрогской организацией, а Марии Малинской — Новочеркасской, где она умело поставила работу по разведыванию секретных данных о силах и военных планах деникинского командования. Ольга Минская осуществляла связь с Краснозеленой армией, действовавшей в белогвардейском тылу в районе Новороссийска.

Связь Доккома с Донским бюро РКП(б) (Донбюро), которое находилось на советской территории, также в значительной мере осуществлялась женщинами. В свою очередь и Донбюро использовало в качестве связных как с Донкомом, так и другими партийными комитетами женщин-подполыциц. Наряду с’ Дмитрием Вернидубом, Зубковым и Николенко, курьерами, в Донбюро были Грекова (Ивановна), Лида Шаб л невская, Лида Попова (Мотя), Лида Тимофеева, Муза Абраменко, Лиза Воронина, Тоня Козлова и пишущая эти строки. В этих воспоминаниях я и попытаюсь рассказать о том, как нам приходилось выполнять партийные задания.

...Деникинцы проводили мобилизацию за мобилизацией мужского населения в свою армию. Рабочие и крестьяне оказывали сопротивление, укрывались от мобилизации. Появление мужчин в прифронтовой полосе с нелегальным багажом было более рискованным, чем женщин. Мужчина мог быть схвачен по подозрению в дезертирстве, а затем уличен в принадлежности к подпольной организации. Поэтому выполнение заданий, связанных с переходом через фронт, в значительной мере возлагалось на женщин.

Все мы, курьеры партийных организаций, неоднократно переходили фронт,

174

У нас, рядовых членов партии, простых работниц, не было ни специальной подготовки, ни какой-либо тренировки. А для выполнения заданий требовались и сила, и выносливость, уменье владеть приемами конспирации и особенно — воля.

Переходить фронт приходилось в различной военной обстановке. Линия фронта постоянно передвигалась. Если сравнительно легко было перейти рубеж, идя навстречу движению линии фронта, так как тогда можно было где-либо устроиться переночевать и утром очутиться у своих, то дело было крайне сложным, когда надо было идти по направлению движения фронта, опережая идущие вперед войска. В этом случае приходилось делать большие пешие переходы.

Опасность всегда подстерегала каждого из нас. Так, при выполнении задания погибла Тоня Козлова. Вагон поезда, в котором она ехала, подвергся обыску, ее багаж был раскрыт. Живой в руки она не далась, стала отстреливаться и была убита на месте.

Во время поездок нам зачастую приходилось смешиваться с мешочниками-спекулянтами. В условиях разрухи и голода они колесили по всей стране, не останавливаясь и перед тем, чтобы переходить линию фронта. Их можно было всегда видеть на крышах, в тамбурах, на подножках вагонов товарных, пассажирских, воинских поездов. Теми же способами, соответствующим образом маскируясь, нередко передвигались и мы.

Отпечатанные в подпольной типографии газеты, листовки, воззвания мы прятали под одеждой, в корзинах, чемоданах и развозили по организациям области — в Новочеркасск, Таганрог, Сулин, Шахты, а также в Новороссийск и Екатеринодар.

Белогвардейской контрразведке было известно об активной роли женщин в подполье. Это обнаружилось во время майского провала 1919 года, когда была раскрыта ростовская подпольная типография. Были арестованы почти все работники типографии. Начались провалы и аресты в Таганроге, Новочеркасске. Всего было арестовано около 60 человек. Среди них были и женщины: Мария Николаевна Спирина, мать Николая и Григория Спириных, ее пятнадцатилетняя дочь Елена, Мария Березкина из Новочеркасской организации.

Незадолго до провала типографии были арестованы Леля Борко и Мария Малинская. Но обладавшей большой смелостью Малинской удалось бежать из контрразведки.

175

Рано утром она, бледная, вбежала в квартиру Моти Поповой, где в это время находились Анна Гордон и Мария Карагодская.

— Что случилось? — спросили ее девчата.

— Я убежала из контрразведки.

— Да ты толком рассказывай, что случилось?

— Вчера вечером, вскоре после ухода Анны из квартиры Лели, нагрянула контрразведка, меня и Лелю арестовали.

— Что-нибудь нашли?

— Нет, ничего не нашли. Но судя по допросу, их кто-то навел на след.

Малинскую переодели, и Мотя отвела ее на квартиру к Вере Глазене. Остальные также немедленно разошлись.

Контрразведка неистовствовала, понимая, что ей не удалось выловить женщин, членов Донкома и его связных, в руках которых находились сведения почти обо всей подпольной сети.

На допросах арестованных подпольщиков палач-контрразведчик поручик Татаринов применял самые зверские пытки, чтобы вырвать признание.

Контрразведке были известны имена женщин — членов комитета.

— Знаешь Анну?

— Знаешь Марию?

— Знаешь Елену? — спрашивали арестованных на допросах, но большевики молчали.

— Я молчал,— рассказывал Григорий Спирин.— Татаринов и его подручные могли со мной сделать что угодно, превратить мое тело в кровавый кусок мяса и костей, но они бессильны были вырвать у меня интересовавшие их сведения. Я презирал и ненавидел своих палачей, молчание было моим единственным оружием, которого они не могли отнять у меня.

Сохранилось описание допроса Татариновым арестованного подпольщика Александра Абросимова. Их привел в своих воспоминаниях со слов самого Абросимова председатель Донкома Васильев-Шмидт.

Татаринов кричал:

— Говори, кто приходил в типографию из женщин?

— Не знаю.

— Кто писал статьи для газеты и кто выносил готовые газеты?

— Не знаю.

— Не знаешь? Катай его, ребята, еще,— опять засвистел шомпол. Боль нестерпимая.

— Стой! Ну, скажи теперь, кого знаешь из женщин?

176

— Я уже сказал, что ничего не знаю.

— Напрасно ты упорствуешь. Григорий Спирин нам все рассказал.

— Если Григорий рассказал, значит, он знает, а я не знаю.

— Лупи его, ребята, черта, еще.— Шомполы засвистели. Боль притупляющая, все тело начинает мертветь.

— Стой, ребята, отдохни немного.

Новая передышка. Татаринов достает из кобуры наган и целится мне в лоб.

— Не скажешь, кто приходил в типографию из женщин?

— Ничего я тебе, гаду, не скажу.

Отвалился Татаринов.

— Уведите его в камеру. ¹

С огромным мужеством держались на допросах и арестованные женщины.

Вот Мария Николаевна Спирина, мать пятерых детей, у которой сын и дочь были арестованы. Григорий подвергался мучительным пыткам, а старший сын Николай лишь случайно избежал ареста только потому, что его не было в это время дома. Знает ли он о разгроме типографии и об арестах? Ведь он может прийти домой и тоже попасть в лапы контрразведчиков, они наверняка оставили там засаду. А что делается дома, где остались двое малых детей шести и семи лет? Эти мысли неотступно преследовали ее. Тяжело было на сердце матери, но она выдержала все допросы и стойко отрицала свое участие и осведомленность о работе типографии в ее доме.

Или Мария Березкина, одаренная девушка, студентка педагогического института. Против нее были показания некоего Чеботарева о ее принадлежности к Новочеркасской организации и разведывательной деятельности, о том, что она была курьером для связи с Ростовом. Но так как не было прямых доказательств, она все отрицала, обвиняя Чеботарева в сведении с ней личных счетов.

Ничего не добилась контрразведка и от Лели Борко, но она пала жертвой тюремного произвола. В окно камеры, где находились Мария Николаевна и Леля, стражей был дан залп. Леля Борко была убита, а Мария Николаевна ранена.

На мраморном памятнике Лели Борко высечено: «Вечная память, вечная слава верной дочери трудового народа, молодой большевичке, отдавшей свою жизнь за дело социализма». 1

_______________________
¹ А. Е. Васильев-Шмидт. Воспоминания о ростовском большевистском подполье в 1918—1919 гг. Азово-Черноморское краевое книжное издательство. 1934.

177

А в это время оставшиеся на свободе члены подпольного комитета во главе с председателем Донкома Васильевым- Шмидтом принимали меры к тому, чтобы урон, понесенный организацией в результате провала, оказался возможно меньшим. Они предупреждали товарищей на явочных квартирах, подыскивали новые явки, меняли шифры и пароли, перестраивали всю систему конспиративной связи.

Вскоре по решению комитета Мария Карагодская, Елена Езерская, Мария Малинская выехали на не оккупированную белогвардейцами советскую территорию. Неуловимая Анна Гордон, разыскиваемая агентами контрразведки, продолжала работать. И только осенью 1919 года в сопровождении Моти Поповой она также перешла через фронт на советскую территорию.

Надо сказать, что курьерам Донбюро поручалось транспортировать не только литературу, взрывчатку и т. д., а иногда и сопровождать людей. В частности, мне и другой подпольщице Лиде Тимофеевой было поручено переправить через фронт на советскую территорию подпольщика Олейникова, который вместе со своим товарищем Сидорчуком участвовал в ликвидации провокатора Василия Абросимова. Операция эта была проведена в людном месте — на базаре, среди бела дня. Приметы Олейникова были хорошо известны в контрразведке, поэтому оставаться в Ростове ему нельзя было.

В связи с этим вспоминается скромная старая женщина- большевичка Татьяна Александровна Тимофеева — мать Лиды Тимофеевой. Обремененная большой семьей, к тому времени уже инвалид, полностью потерявшая зрение, она тем не менее отдавала все силы, чтобы выполнить свой долг революционерки. Она держала явочную квартиру, с которой мы с Олейниковым отправились в трудный и опасный путь. Татьяна Александровна сердечно напутствовала нас, советовала держаться семейной группой, как отец с дочерьми.

Из Ростова мы шли пешком до станции Марцево. Затем разными поездами — пассажирским, товарным и на маневровом паровозе — доехали среди мешочников до прифронтовой станции Поныри, находящейся между Белгородом и Орлом. Где и как перейти фронт, разузнавали мы с Лидой, а Олейников старался держаться как можно незаметней, иногда даже прикидывался немым.

Но Есе обошлось благополучно, и мы прибыли в Донбюро. А вскоре с новым заданием я выехала обратно в Ростов.

В июне — июле по заданию Донбюро РКП(б) в Ростов приезжали Валя Черкесова и Лидия Шаблиевская. Затем для по

178

стоянной работы в подполье прибыли Мария Богуславская, Женя Листопад, Люба Степняк, Аня Шаинская. Все они влились в местные организации, выполняя поручения комитета, и оказывали большую помощь в его работе. Женя Листопад была введена в состав комитета.

В последние месяцы подполья Ростовский партийный комитет активизировал боевую работу во вражеском тылу, усилил связь с Краснозеленой армией, оказывал ей помощь людьми и материальными средствами.

В октябре 1919 года деникинская армия продвинулась далеко в глубь России. На подступах к Туле она была остановлена Краской Армией. В упорных боях под Орлом и Воронежем Деникину был нанесен сокрушительный удар, и белогвардейцы начали откатываться на юг.

В декабре я вышла в последний рейс из Тулы, где находилось тогда Донбюро, в Ростов. В пути повстречала Кину Бородкину, она тогда работала в разведке Красной Армии и тоже направлялась в Ростов. Зная друг друга по прежней работе, дальше мы пошли вместе.

На этот раз, перейдя фронт, опередить поспешное отступление деникинцев нам не удалось. При отступлении белые взрывали железнодорожные пути, мосты. На большом протяжении железная дорога была выведена из строя, поезда в южном направлении не шли. Тогда пришлось, пренебрегая обычной конспирацией, прибегнуть к помощи штаба фронтовой части Красной Армии, чтобы ускорить путь. Дальше добирались конным транспортом. Но такую помощь мы смогли получить только на своей территории, а по ту сторону фронта — снова пешком. Красная конница, преследуя по пятам отступающую армию Деникина, обгоняла нас...

Перед Ростовом встретились с членами зафронтового Донбюро, выехавшими из Тулы и двигавшимися с наступающими красными частями. Дальше уже мы следовали вместе с Донбюро.

8 января 1920 года нашей героической Первой Конной Ростов был освобожден...

В ноябре 1920 года Донской комитет партии комплектовал группу коммунистов для откомандирования на учебу в Москву в Коммунистический университет имени Свердлова. Из восьми посланных в Комуниверситет семеро были девушки, работавшие в подполье. Это — Ольга Горбачик, Мария Богуславская, Лида Попова, Муза Абраменко, Люба Степняк, Роза Шаинская и я. Мечта об образовании, ранее недоступном для нас, сбылась.

179

Ростовский подпольный комитетРКП(б) принял решение организовать типографию в моей квартире, находившейся на Донской улице, в доме № 44.

Перед нашей подпольной типографией была поставлена задача выпускать не только листовки, но и двухполосную газету 4Донская беднота», а также печатать различные бланки, удостоверения и т. д.

Типография не могла ограничиться работой в ночные часы. Чтобы можно было пускать в ход печатные станки и в дневное время, пришлось рыть подземелье. Этим занялись мы, работники типографии. Наконец, был отрыт довольно просторный погреб, в котором человек мог ходить не пригибаясь, в полный рост. В погребе поместили две наборные кассы, два печатных станка, запас бумаги, краски и другое.

Работать приходилось при свете керосиновых ламп, и от этого в подземелье всегда стоял угар. Тогда для вентиляции мы устроили вытяжную трубу и со всей тщательностью замаскировали ее.

Деревянные подставки для станков и кассы изготовили наши товарищи — столяры Кирей Павлович Халин и Иван Андреевич Дунаев. Наборщиками в подпольной типографии были Александр Селиванов (он же Чернов), Абрам Муравич (он же Бродский) и Антон Иванович Аболин. Печатали листовки и газету Яков Рыбкин, Василий Андреевич Новохат- ский, Александр Абросимов, Илья Абросимов и я. Заготовкой бумаги и укладкой готовой продукции занималась моя пятнадцатилетняя сестра Елена.

Мы работали круглосуточно, сменяя друг друга у наборных касс и печатных станков. Тираж наших изданий поднялся до нескольких тысяч экземпляров.

Всю выпускавшуюся литературу наши курьеры разносили по явочным квартирам города, а оттуда она доставлялась на предприятия Ростова. Кроме того, тысячи газет и листовок мы отправляли на Кубань и в Черноморье.

Потребность в изданиях нашей типографии с каждым днем росла. В конце апреля 1919 года подпольный комитет принял

180

решение выпускать вместо двухполосной газеты «Донская беднота» четырехполосную — «Красное знамя».

Мы возлагали большие надежды на новую газету и потому с особой тщательностью и любовью готовили ее первый номер. В ночь на 9 мая наконец были сделаны оттиски всех четырех газетных полос. Усевшись за стол, занялись корректурой. Вдруг со двора донесся какой-то шум и собачий лай. Мы тотчас же сожгли первые пробные оттиски газеты и наборщики, поднявшись в квартиру, тщательно закрыли замаскированный ход в типографию. Полагая, что к нам нагрянули белогвардейские контрразведчики, мы, чтобы обмануть их, сели играть в карты. Тут же раздался стук в дверь и ставни. Моя мать, Мария Николаевна, вышла в коридор.

— Кто там? — спросила она.

И тотчас дверь слетела с запоров. В дом с площадной бранью ввалилась группа контрразведчиков, предводительствуемая неким Татариновым.

Мы продолжали сидеть за столом, держа в руках карты.

На нас навели пистолеты.

— Встать! — приказал Татаринов.— Руки вверх!

Мои маленькие сестра и брат, Клава и Ваня, подняли плач.

— Заткнуть глотки этим пискунам! — по-волчьи сверкнул глазами на малышей Татаринов, которого контрразведчики, обращаясь к нему, называли то поручиком, то мичманом.

Начался обыск. В квартире все перевернули вверх дном. С кроватей на пол летели подушки и матрацы, из шкафа вытряхнули все его содержимое, обшарили каждый угол. Мы с замиранием сердца следили за шнырявшими по квартире контрразведчиками. Каждый из нас думал об одном и том же: найдут ли типографию?

Однако первый обыск не дал результатов. Никакой крамолы контрразведчики не обнаружили. На их обозленных лицах нетрудно было прочесть разочарование. Тогда Татаринов, кивнув на нас, приказал:

— Выведите этих мерзавцев!

Нас по одному вывели во двор, залитый сиянием майской луны. По приказу Татаринова выстроили в шеренгу. С улицы до нас долетали свистки, крики. Как позже мы узнали, контрразведчики окружили конными патрулями весь квартал.

А тем временем в доме продолжали обыск.

Вдруг во двор вошел какой-то человек, одетый, несмотря на майскую теплынь, в черную бурку, глаза его были прикрыты большими темными очками. Мы сразу решили, что это провокатор. И не ошиблись. Он торопливо прошмыгнул в дом,

181

и через несколько минут из квартиры донесся выстрел — это был сигнал, извещавший находившихся во дворе контрразведчиков, что поиски увенчались успехом.

Скоро стражники стали выносить во двор оборудование нашей типографии: наборные кассы, разобранные печатные станки, шрифт, рулоны бумаги. Контрразведчики принялись избивать нас.

— Подождите,— остановил Татаринов своих разъярившихся молодчиков и повернулся к нам: — Кто хозяин этой квартиры?

Я шагнул вперед, вытирая рукавом кровь, бежавшую из носа и рассеченной губы.

— Кто набирал? — спросил меня Татаринов.

— Я.

— Кто печатал?

— Я.

— Все ты один? — он насмешливо посмотрел на меня.— А что же делали остальные? — и рукой показал в сторону моих товарищей.

— Пришли играть в карты.

— Ах, вот как! — Татаринов, размахнувшись, ударил меня по лицу и, повернувшись, снова пошел в дом. Вернувшись, выстроил нас, одного за другим, в затылок, ловко связал всех одной веревкой и повел цепочкой со двора. А слева и справа двигались конвойные с направленными на нас дулами винтовок и пистолетов.

У проходных ворот завода «Аксай* уже стояли наготове два грузовика. В один из них было погружено оборудование типографии. Нас втиснули в кузов этой же машины. Мы очутились среди касс со шрифтом, печатных станков, накатных валов, рулонов и стоп бумаги. Потом в кузов бросили измятый портрет Ленина и красный флажок, украшавшие нашу подземную типографию. У бортов машины поместились стражники.

— Ну, поехали! — раздался в темноте сиплый голос Татаринова.

— Вот и кончилась ваша свобода! — с издевкой сказал мне стоявший в кузове дюжий стражник из кубанских казаков.

Я в ярости напряг крепко связанные руки, но веревки еще сильней врезались в тело.

Автомобиль медленно ехал в темноте, сопровождаемый конными стражниками. Я испытывал чувство гордости за своих товарищей, которые стояли в кузове. Ни один из них не дрогнул, не проявил малодушия.

Уже начинало светать, когда автомашина остановилась

182

возле дома на Никольской. Это была гостиница «Мавритания». Я знал, что здесь помещается контрразведка Добровольческой армии.

Нас всех загнали в небольшую комнату. Стульев в ней не было, и мы уселись на пол. Ныли связанные руки, лица у всех в подтеках засохшей крови, в ссадинах от ударов. Вместе с нами в комнате находились двое казаков с наганами в руках. Они следили за тем, чтобы мы не переговаривались между собой.

Вскоре в помещение втолкнули новую группу арестованных. Это были тоже большевики-подпольщики. И стало понятно, что пробравшиеся в наши ряды провокаторы подготовили провал ростовской подпольной организации.

Некоторое время спустя к нам в комнату начали заглядывать белогвардейские чины. Они рассматривали нас как какую-то невидаль. Мы отвечали им взглядами, исполненными презрения и ненависти.

Когда офицерье, насытив свое любопытство, удалилось, явилось несколько контрразведчиков. Первое, с чего начали эти кровавые молодчики, был грабеж. Они не гнушались ничем. От моих сапог отрезали голенища, у Муравича-Бродского выбили золотой зуб, у Александра Абросимова отобрали карманные часы, у моей матери сняли с руки серебряное кольцо, а Якова Рыбкина заставили отдать свои суконные брюки и сапоги.

— Вам все равно теперь уже ничего не нужно,— говорили контрразведчики.— Вас сегодня расстреляют.

Наступило утро, и вскоре начался допрос. Первым контрразведчики вызвали меня. Это произошло, по-видимому, потому, что я был хозяином квартиры, в которой находилась

типография.

Меня ввели в кабинет. За столом сидел тот же самый поручик Татаринов, который руководил операцией по разгрому нашей типографии, и несколько других чинов контрразведки. Едва я вошел в комнату, как увидел развешанные на стенках всевозможные инструменты для пыток. Меня обдало холодом. «Ну, терять нечего,— подумал я.— Все равно смерть».

Нетрудно было догадаться, о чем будет спрашивать контрразведчик Татаринов. Так оно и оказалось. Белогвардейских палачей интересовало, кто был связан с типографией, где помещается комитет партии. Они требовали, чтобы я назвал имена руководителей подпольной организации и указал их местонахождение. Но на все вопросы Татаринова я неизменно отвечал: «Не знаю».

183

— Ну, что ж, красная собака, мы сейчас развяжем тебе язык! — сказал Татаринов и повернулся к двум дюжим казакам.

— Ну-ка, возьмитесь за него.

Тотчас с меня сорвали верхнюю одежду, заставили разуться, а потом швырнули на пол. На плечи и ноги сели двое казаков, а сам Татаринов склонился надо мной, держа в руке изогнутый нож, похожий на тот, каким пользуются садовники при подрезке деревьев.

— Ну, Спирин, начнешь отвечать? — прорычал он.

Я молчал.

Выругавшись, Татаринов начал резать мне кожу на ногах. Я закусил губы, чтобы не застонать от невыносимой боли.

— Говори, упрямая сволочь! — снова склонился надо мной палач.

В ответ услышал только мое хриплое дыхание и снова принялся пытать. Специальными щипцами он срывал ногти с пальцев, потом стал колоть шилом грудь. Боль терзала меня, но я так напрягся, такая неукротимая ненависть наполняла мою душу, что я уже был спокоен за себя: «Выдержу! Пусть убивают, все равно ничего не скажу!»

— Говори! — словно издалека доносился до меня голос Татаринова.

И он опять начал терзать меня. Но теперь я уже будто одеревенел.

— Крепкий попался орешек! — хрипло засмеялся Татаринов и с силой ударил меня по голове обутой в щегольской сапог ногой.— К дверям его!

Я думал, что меня выволокут сейчас во двор и там прикончат. Но произошло совсем другое. Подручные палача стали прижимать дверями пальцы моих рук и ног. Я не мог стерпеть страшной муки и начал стонать.

— Ну, теперь-то ты образумишься? — подошел ко мне Татаринов.

Приподняв с пола голову, я выплюнул в лицо контрразведчику кровавый сгусток.

— Шомполами его!

И тотчас на меня обрушились удары стальных прутьев.

— Не так, не так...— выругался Татаринов и сам стал бить меня шомполами по пяткам. В мозгу у меня словно иглами кололо, и тут я потерял сознание.

Сколько я находился в беспамятстве, не знаю. Очнулся в подвале, на леднике. Все тело жгла острая боль, рядом ни души. Не успел прийти в себя, как услышал шаги и голоса.

184

Это пришли за мной два казака и снова поволокли на пытку. И опять я очутился в кабинете Татаринова.

— Слушай, Спирин, лучше отвечай! — сказал мне Татаринов.— Ты еще совсем молодой парень, неужели тебе охота умереть?

Я молчал.

И снова стали меня избивать шомполами, но теперь уже секли не по пяткам, а по животу, потом ткнули меня лицом в пол и начали полосовать спину. Я несколько раз терял сознание и приходил в себя. Наклонившись надо мной, Татаринов кричал:

— Говори, сука! Слышишь! Не то запорю до смерти!

И опять меня били...

Пришел я в себя только на вторые сутки. Оказалось, что нахожусь в том же самом подвале, на леднике, куда меня бросили в прошлый раз. Я не мог даже двинуться. Боль рвала мозг и сердце. Вскоре пришли два казака и на руках перенесли меня в тюремную камеру. Едва закрылась за ними дверь, ко мне бросились сидевшие в камере мать, сестра, товарищи. Все они тоже подверглись пыткам. Я с трудом ворочал языком, лицо мое распухло, и товарищи бережно уложили меня в углу, на сыром полу.

На четвертый день после ареста всех нас перевели из контрразведки в ростовскую тюрьму. Сначала мы попали в так называемую «карантинную» камеру № 73. А спустя день нас рассовали по одиночкам. Но тюрьма была так переполнена, что в каждой одиночке поместили по четыре человека.

Я был в тяжелом состоянии. На спине и животе — сплошная рана, грязное, пропитанное кровью и гноем белье прилипало к телу, боль от ран была нестерпимой. Но ни о какой медицинской помощи нельзя было и думать. Стоять и сидеть я не мог единственное, что мне оставалось,— лежать на боку, а от этого у меня образовались пролежни. Товарищи по камере переворачивали меня с боку на бок, на руках выносили в уборную.

Однако как ни тяжело приходилось мне и другим, дух наш не был сломлен. Мы знали обо всем, что происходило на воле. Нас информировали об этом связанные с большевистским подпольем тюремные надзиратели Мишустин, Леденев и Зайцев. Через них до нас доходили даже листовки и воззвания, которые продолжали выпускать избежавшие ареста подпольщики и прибывшие им на подмогу новые работники Донского бюро.

Эти листовки и воззвания вселяли в нас силы. Они говорили о том, что, как бы ни свирепствовали белые палачи, им не уда-

185

стоя сломить трудовой народ, не удастся предотвратить свою неизбежную гибель.

С помощью Мишустина, Леденева и Зайцева мы получали также продуктовые передачи, табак. Нас своевременно предупреждали о провокаторах, которых контрразведка засылала в тюрьму.

С воли к нам доходили волнующие вести. Белые терпели на фронтах одно поражение за другим. Донское бюро партии прислало в Ростов новых работников, и деятельность подпольной организации снова начала приобретать широкий размах. Опять была создана подпольная типография, и наладился выпуск новой газеты «Пролетарий». На предприятиях все чаще происходили стычки между рабочими и администрацией. В белой армии царили разложение и разброд.

В ответ на это контрразведка усилила террор. Охрана тюрьмы теперь была поручена карательному отряду Икаева, известного своей особой жестокостью. Охранники расположились на сторожевых вышках, беспрерывно бродили по тюремному двору и то и дело стреляли в окна камер.

Однако дикие расправы не могли сломить волю заключенных. По-прежнему в камерах звучали революционные песни. В ответ из тюремного двора раздавались выстрелы, и в камерах от пуль сыпалась штукатурка со стен и потолков. Но, несмотря ни на что, нам удавалось получать с воли листовки нашего подпольного комитета. Тюремному начальству каким- то образом стало известно об этом, и однажды оно устроило повальный обыск. Но в камерах не удалось ничего обнаружить. Тогда обыскали тюремную церковь и в алтаре, под «святым покровом», нашли десятки прокламаций, которые хранил там «псаломщик» — наш подпольщик Федякин.

Белогвардейская «юстиция» не очень-то заботилась о соблюдении судебных формальностей. Следствие по делу нашей группы было чрезвычайно коротким. Нас всего раз возили к следователю в окружной суд, находившийся на Никольской улице.

«Процесс 25-ти» — так называлось наше судебное разбирательство — начался 25 октября 1919 года. Суд проходил в гостинице «Россия», на Старо-Почтовой улице. Председательствовал поручик Красса, членами полевого суда были сотник Алексеев и хорунжий Маслицкий. Однако вскоре разбор дела отложили, как мотивировал председатель суда, «за неявкой

186

важных свидетелей обвинения», то бишь провокаторов. Процесс возобновился в конце октября, и слушание дела происходило при закрытых дверях. Это была гнусная пародия на правосудие. Наша участь была предрешена в белогвардейской контрразведке, и члены суда лишь старались соблюсти видимость судебного разбирательства. Во время допросов нас грубо обрывали, не давали говорить. Каждый из нас понимал, что этот процесс — комедия, затеянная белыми лишь для отвода глаз.

31 октября по постановлению суда «за подрыв мощи все- великого Войска Донского, за работу, направленную на свержение существующего строя», были приговорены к расстрелу восемь болыневиков-подполыциков: Антон Аболин, Абрам Муравич, Александр и Илья Абросимовы, Яков Рыбкин, Матвей Гуньков, Михаил Мироненко и я.

Остальные подпольщики, проходившие по этому делу, были осуждены на разные сроки каторжных работ.

Мою мать, Марию Спирину, хозяйку квартиры, в которой находилась типография, осудили на десять лет, а пятнадцатилетнюю сестру Елену, просидевшую полгода в тюрьме, освободили как несовершеннолетнюю.

Но в заключительной части приговора содержался один пункт, который поразил всех нас. Суд принял решение ходатайствовать перед атаманом «всевеликого» Войска Донского Богаевским о смягчении приговора. Такая гуманность со стороны белогвардейского суда к болыпевикам-подполыцикам была неожиданной. Как позже выяснилось, Донской комитет партии с помощью ростовских адвокатов передал членам суда крупную сумму денег. Однако тогда мы ничего не знали об этом.

Едва судебная комедия закончилась, нас вывели на улицу. Под конвоем конных стражников, ехавших по обеим сторонам с обнаженными шашками и пиками в руках, мы были доставлены в тюрьму. Там нас разместили в 13-й и 14-й камерах, предназначенных для смертников. Потянулись мучительные дни ожидания расправы. Днем, когда в камере все бодрствовали, было еще не так тяжело. Мы отвлекались от тягостных мыслей, вспоминали недавние эпизоды нашей подпольной работы, говорили о будущем нашей Родины, о неминуемом торжестве нашего великого дела. Но когда надвигалась ночь, смертники оставались наедине со своими мыслями. Мы прислушивались к шорохам в тюремном коридоре. Когда там раздавались шаги, каждый думал, что сейчас откроется дверь камеры и нас поведут на расстрел.

187

Как-то, рассматривая стены камеры, я вдруг обнаружил на одной из них надпись, нацарапанную, по-видимому, ногтем: «Товарищи, я погибаю за дело революции. Начатое мной дело продолжайте. Егор Мурлычев».

Так мы узнали, какая участь постигла одного из руководителей ростово-нахичеванского подполья — Г. Мурлычева, арестованного несколько месяцев назад... Из камеры № 13 путь был только один — в могилу. Но и тут, перед лицом смерти, наш товарищ Егор Мурлычев ни на мгновение не утратил своей веры в великое дело Ленина. С благоговением перечитывали все мы эту надпись — завещание пламенного борца за счастье народа.

Прошло 26 суток. Как-то днем меня вдруг вызвали в кабинет к начальнику тюрьмы. Войдя туда в сопровождении двух конвоиров, я увидел в кабинете у стола женщину в черном. Кроме нас, других людей там не было. Когда конвоиры ушли, незнакомка назвала себя адвокатом Воловой и сказала, что деньги, отпущенные подпольной организацией, помогли. От адвоката узнал, что всем нам, смертникам, расстрел заменен 20 годами каторги, что наказание смягчено и остальным заключенным. Волова просила сообщить об этом моим товарищам.

Вскоре свидание с адвокатом закончилось, и я отправился обратно в камеру. На этот раз сопровождал меня дежурный по тюрьме Максим Леденев — человек, близкий подпольщикам. Проходя мимо камеры № 14, где сидело несколько моих товарищей, осужденных на смерть, я с разрешения Леденева передал им новость через «глазок» в окованной железом двери.

Мы испытывали чувство бесконечной благодарности к товарищам из Донского комитета партии, которые сделали все возможное, чтобы избавить нас от гибели.

На другой день, во время очередной утренней поверки, начальник тюрьмы официально известил нас о замене смертного приговора каторжными работами.

В этот же день, вечером, всех нас под усиленным конвоем отправили из тюрьмы на Ростовский вокзал. Вскоре мы уже подъезжали к Новочеркасску. Когда поезд подошел к перрону, начало светать, и мы увидели ожидающих нас конвойных казаков с обнаженными шашками. С вокзала погнали в старую каторжную тюрьму, находившуюся невдалеке от железной дороги, по пути к Хотунку.

Один только вид тюрьмы, в которую нас привели, внушал ужас. В огромном тюремном дворе, в отдалении один от другого

188

были разбросаны наполовину врытые в землю одноэтажные казематы, похожие на каменные мешки.

В камере № 99, куда нас втиснули, находилось 25 заключенных. Стены, покрытые сыростью, общие деревянные нары без матрацев, асфальтированный пол — все здесь было устроено для того, чтобы сократить жизнь заключенных.

Нам рассказали, что в новочеркасской тюрьме свирепствует тифозная эпидемия. На другой день, выйдя на прогулку, мы увидели у тюремной конторы сложенные штабелями трупы заключенных, умерших от тифа. Видимо, направляя нас сюда, ростовские контрразведчики не сомневались, что такая же участь постигнет и всех нас.

Жуть брала, когда во время короткой прогулки по тюремному двору мы встречались с заключенными, которые уже давно находились здесь. Они обросли бородами, длинные свалявшиеся волосы торчали из-под шапок клочьями, лица синеватые, высохшие, лихорадочно блестящие глаза. Не люди, а какие-то страшные тени...

А тиф с каждым днем свирепствовал все больше. Бывало, проснешься утром, а рядом с тобой, на нарах, с обеих сторон лежат уже закоченевшие трупы умерших ночью товарищей. Приходят тюремные служители, бесцеремонно стаскивают мертвых с нар и волоком тащат во двор, где укладывают в штабеля, как дрова.

Мы, подпольщики, не могли оставаться в бездействии и ждать, когда придет смерть. Было решено организовать побег из тюрьмы. Начали делать подкоп. Пробили ржавым колосником дыру в асфальтовом полу и стали рыть землю. Но через полметра наткнулись на второй пол, каменный, а когда после тяжких усилий углубились дальше, обнаружился третий пол. И мысль о побеге пришлось оставить.

Наступил декабрь 1919 года. В тифозные камеры сквозь тюремные стены все отчетливей доносился грохот орудийных выстрелов, и это наполняло надеждой наши сердца. Мы догадывались, что развязка близка.

В ночь с 6 на 7 января 1920 года гул канонады усилился. И едва забрезжил рассвет, мы услышали, как сбивают запоры с дверей камер.

Никогда не забуду того непередаваемого мгновения, когда в открывшейся двери появился человек в форме командира Красной Армии и предложил всем заключенным, не потерявшим способность двигаться, выйти из камеры. А за больными вскоре были присланы санитарные двуколки для отправки в госпиталь.

189

Илыо и Александра Абросимовых, Якова Рыбкина и меня перенес из каземата на руках к себе на квартиру живший неподалеку от тюрьмы машинист новочеркасского депо Семен Абросимов.

Наконец мы снова оказались на воле. И на какой воле! Белогвардейцы были изгнаны, великое дело Ленина торжествовало победу.

До провала ростовского большевистского подполья в мае 1919 года я выполнял отдельные поручения большевиков: распространял листовки и газету «Донская беднота». Литературу получал от Петрова, носившего подпольную кличку «Злая рота». Вместе с ним и другими товарищами дважды участвовал в диверсиях: развинчивали стыки рельсов на железной дороге между станциями Нахичевань и Кизитеринка, рвали телеграфную связь между Ростовом и Новочеркасском.

После майского провала нашей организации меня привлекли к постоянной военной работе, которой руководил Иван Никифорович Пивоваров — по кличке «Роберт».

Заслуженная кара

Однажды вместе с Пивоваровым зашли на квартиру Петрова, жившего в доме № 242 по Сенной улице. Здесь мне стало известно, что по решению подпольного комитета необходимо убрать провокатора Василия Абросимова, из- за которого произошел недавний провал, а поскольку Ростовский подпольный комитет имел связь с екатеринодарскими подпольщиками, то аресты прошли и в Екатеринодаре. Для начала Пивоваров поручил мне вести наблюдение за Абросимовым.

После своего предательства Абросимов усиленно охранялся контрразведчиками. Он жил в здании, где помещалась контрразведка, и лишь иногда, и то в сопровождении охраны, ходил на старый базар навестить жену, торговавшую там овощами.

190

Мною было установлено, что провокатор также изредка приходит к жене ночью. Об этом я доложил Пивоварову, и он вместе со мной и двумя другими подпольщиками как-то ночью пришел к месту, откуда я вел наблюдение. Вскоре показался провокатор. Мы схватили его, но он вырвался и побежал на 29-ю линию, к мельнице Парамонова, под защиту стоявшего там часового. Преследуя провокатора, мы несколько раз выстрелили по нему, но промахнулись. Однако когда Абросимов выбежал на 29-ю линию, часовой, видимо, принявший нас за контрразведчиков, гоняющихся за своей жертвой, выстрелил в Абросимова. Тот упал. Но и нам пришлось быстро скрыться. На другой день деникинская газетенка «Приазовский край» сообщила о нападении на Абросимова и о том, что он ранен.

Как-то в августе Пивоваров собрал разведчиков военной группы на квартире Рогова. Здесь были: Васильев-Шмидт — председатель подпольного комитета, Пивоваров, Сидорчук, Вольмер (его настоящие имя и фамилия были Михаил Костенко), «Николай», Рогов, Елисей Романов по кличке «Борька», я и еще двое незнакомых товарищей.

Васильев-Шмидт сообщил, что, ввиду того, что Абросимов все еще разгуливает на свободе и продолжает подлую работу провокатора, его нужно немедленно убрать. Комитет учел при этом, что предатель никуда, кроме как к жене на старый базар, не ходит, и поэтому вынес решение совершить казнь прямо на базаре.

Тут же Пивоваров предложил провести жеребьевку, кому выполнить решение подпольного комитета. В жеребьевке участвовали все присутствовавшие, кроме Васильева-Шмидта, Пивоварова и Вольмера. Жребий вытащил Рогов. Но он струсил и выполнить задание отказался. В дальнейшем Рогов был отстранен от участия в подпольной работе, а с приходом Красной Армии его судили.

Уничтожить провокатора добровольно вызвался Денис Ск- дорчук. Настоящее его имя — Алексей Исаевич Сиротин, шахтер из Донбасса. Его прислало к нам Доибюро ЦК РКП(б). В то время Сидорчуку было около 25 лет.

Для ликвидации предателя составили подробный план, но операция произошла, к нашему счастью, гораздо проще.

Не подозревая, что за ним постоянно ведется наблюдение, Абросимов как-то пришел на базар к жене. Член нашей боевой группы Олейников под видом извозчика подъехал на пролетке в условленное место. Сидорчук подошел к ларьку и попросил Абросимова, помогавшего жене торговать, подать ему арбуз. Когда тот наклонился, Сидорчук выхватил револьвер и выстрелил ему в голову.

191

Вместе с краснозелеными

Вечером в день убийства провокатора по решению подпольного комитета Сидорчука и меня во избежание ареста направили к краснозеленым, действовавшим в Причерноморье.

Наши документы были надежными, и мы, несмотря на многократные проверки, благополучно добрались до Новороссийска. Ночью пришли на явочную квартиру.

Той же ночью подпольщик, в чьем ведении находилась явочная квартира, отвел нас за город, на пост отряда ирасно- зеленых, которым командовал Селезнев. Здесь мы провели день, а следующей ночью нас с Сидорчуком переправили в лагерь 5-й советской краснозеленой группы.

Группа, куда мы прибыли, насчитывала 317 человек. В ней были матросы, рабочие Новороссийска, крестьяне из близлежащих сел. Среди зеленоармейцев были также солдаты русского экспедиционного корпуса, возвратившиеся из Франции. Видимо, по договоренности с белогвардейским командованием некоторые части этого корпуса после окончания мировой войны возвращались в Россию через Новороссийский порт. Деникинцы пытались формировать из них свои части, однако многие солдаты разбегались или создавали свои партизанские отряды, которые вначале действовали самостоятельно.

5-я краснозеленая группа была связана с новороссийским подпольем, а через него — с ростовским. Оружие, боеприпасы, обмундирование для бойцов добывали в основном в стычках с белогвардейцами и путем налетов на вражеские гарнизоны.

Влившись в 5-ю группу, мы с Денисом Сидорчуком начали вести среди зеленоармейцев систематическую политическую работу. В такой работе была большая необходимость, так как дисциплина здесь была не на должной высоте, часть зеленоармейцев воевала неохотно, стремилась лишь отсидеться в безопасных местах на время хозяйничанья белогвардейцев.

Вскоре к нам прибыли члены Ростовского подпольного комитета Калита по кличке «Горин» и Селиванов (кличка «Черный»), несколько позже в группу приехали Васильев-Шмидт,

192

Пивоваров, Вольмер и Пустынников. Они провели с бойцами беседы о положении на фронте, рассказали об успешном наступлении Красной Армии. Двое из них — Калита и Пустынников — остались в нашей группе.

Для руководства действиями группы был создан штаб в составе командира Моринца (Гречишкина), начальника штаба Калиты и начальника разведки Пустынникова. Штаб выделил подвижной отряд численностью 50—70 бойцов. Командиром его назначили Дениса Сидорчука. В задачу отряда входило возможно чаще беспокоить вражеские гарнизоны и посты вдоль Черноморского побережья в районе Геленджика, Анапы и поселка винзавода «Абрау-Дюрсо».

Д. Сидорчук был не только храбрым человеком, но и обладал военными знаниями, благодаря чему его отряд всегда добивался успеха. Он погиб в декабре 1919 года в Геленджике, куда явился на связь с местным подпольем. Здесь был арестован деникинской контрразведкой и по приговору военно-полевого суда расстрелян.

Имя отважного бойца Дениса Сидорчука начертано на памятнике красным партизанам, установленном на берегу Ге- ленджикской бухты.

Активно действовали и другие партизанские отряды. Отряд под командованием Селезнева на железнодорожной станции Новороссийск взорвал шесть вагонов со снарядами, подготовленных белогвардейцами к отправке на фронт.

В одну из ноябрьских ночей после тщательной разведки группа краснозеленых в 25 человек, руководимая Селезневым и Пустынниковым, совершила смелый налет на поселок завода «Абрау-Дюрсо». Удачно, без выстрела, сняли посты, разоружили гарнизон. Захватили ручной пулемет с несколькими дисками патронов, обмундирование и продовольствие.

Командование нашей группы решило произвести ночной налет на местечко Кабардинка, где находился хорошо вооруженный гарнизон противника численностью в 350 солдат. Для этой цели были выделены 60 наиболее смелых и имевших лучшее вооружение бойцов с двумя пулеметами. Операцией руководил командир группы Моринец.

Наша разведка установила, что белогвардейские посты расположены на шоссе на окраинах Кабардинки и возле казарм. При подходе к поселку командир разделил отряд на две части: 40 бойцов с пулеметами послал в засаду вдоль шоссе недалеко от Кабардинки, а остальные 20 должны были снять посты на шоссе, обстрелять казармы, а затем начать «паническое отступление». Все получилось по плану. Вторая группа, выполняя задание,

193

увлекла белогвардейцев в нашу засаду. Здесь деникинцы были обстреляны и, побросав оружие, бежали. Мы подобрали на поле боя 28 винтовок. После успешной операции наш отряд вернулся обратно в горы.

На нашем участке Черноморского побережья находилось несколько маяков. Охрана каждого состояла из пяти — семи солдат. На эти маяки неоднократно нападали небольшие группы партизан, выводили из строя их оборудование, разоружали охрану.

Действия нашей группы охватывали район Геленджика, Новороссийска и Анапы. Разбившись на отряды по 20—25 человек, мы наносили удары то в одном, то в другом месте. Все это заставляло белогвардейское командование держать во всех населенных пунктах немалые гарнизоны. По данным партизанской разведки, только для охраны Новороссийска и порта деникинцам потребовались отборные войска, составлявшие по численности целую дивизию. А наша цель в том и заключалась, чтобы побольше оттянуть на себя белогвардейских войск и тем помочь Красной Армии.

Наша группа, несмотря на потери, количественно росла за счет местных жителей и дезертиров из деникинской армии, вливавшихся в ряды краснозеленых, и морально крепла. С каждым днем она наносила врагу более ощутимый урон...

В декабре 1919 года я был отозван Ростовским подпольным комитетом для работы на Дону. А 8 января 1920 года Первая Конная армия освободила Ростов. Так кончилось наше подполье...

Р. М. Лучанская

В одесском подполье

В опустошенном городе

Англо-французской интервенции пришел конец. 5 апреля 1919 года власть в Одессе и ее окрестностях перешла к Совету рабочих депутатов. В полдень в город вошли советские войска Харьковской группы.

Спешно оставляя Одессу, французские власти и действовавшие совместно с ними белогвардейцы не останавливались ни перед чем, чтобы опустошить город.

194

Они захватили 112 торговых судов, баркасы, катера.

Это был явный грабеж, о котором Ленин говорил в речи, произнесенной 17 апреля 1919 года на конференции фабрично- заводских комитетов и профессиональных союзов Москвы: ««Просвещенные» союзники, обвиняющие нас в грабежах и насилиях, увели из Одессы без всякого права и основания весь наш торговый флот, обрекая этим на голод мирное население. Это было актом мести за рухнувшие планы империализма»

Партийной организации Одессы и местным органам Советской власти в тягчайших условиях разрухи приходилось налаживать транспорт и городское хозяйство, заботиться о топливе для предприятий, изыскивать способы доставки продовольствия населению. Однако военное положение, борьба с врагами революции продолжали быть самым главным и подчиняли себе все помыслы, все усилия Советской власти.

В конце июля укрывавшиеся в немецких колониях вокруг Одессы белые офицеры подняли кулацкое восстание. На его подавление были мобилизованы все коммунисты города. Призыв губкома партии: «Все на защиту Одессы! К оружию!» — горячо поддержали комсомольская организация и профсоюзы.

Совет обороны Одесского округа и созванная в тот же день конференция правлений профсоюзов и фабрично-заводских комитетов призвали рабочих к оружию и приняли решение бороться с контрреволюционными мятежниками до их полного разгрома: «Пусть рабочие, имеющие оружие, явятся с ним в свои военкоматы». Профсоюзы объявили мобилизацию всех членов правлений и фабрично-заводских комитетов. Правление профсоюза домовой прислуги в течение нескольких дней организовало отряд из 200 человек. Они отправились на фронт для оказания помощи раненым.

Восстание кулаков-колонистов было быстро подавлено. Однако с фронтов шли тревожные вести — деникинская армия быстро двигалась к Одессе. Создалась угроза захвата ею города.

Подготовка подполья

За месяц до эвакуации началась подготовительная работа по организации подполья. В каждом из пяти районов города были оставлены для руководства «тройки» из надежных товарищей, а в центре — «пятерка» на правах губкома. 19 сентября товарищ Лаврентий ¹, руководивший подготовкой подполья, информировал ЦК КП(б)У о том, что в Одессе оставлен губернский партийный комитет из пяти лиц во главе с Леонидом Тарским и Павлом Логиновым.

__________________________ ¹ Л. И. Картвелшпвили, в то время член ЦК КП(б)У, Одесского областного и городского комитетов партии.— Сост.

195

Те, кто был оставлен для руководства подпольем, обладали к тому времени уже немалым опытом.

Павел Логинов — студент-юрист, вел раньше подпольную партийную работу в Киеве, пользовался большим влиянием среди товарищей, умел объединять и сплачивать их. Павел возглавлял военную работу «пятерки». Не раз попадал он в сложные, опасные положения, но хладнокровие и выдержка спасали его.

Леонид Тарский был оставлен для руководства подпольной печатью. Участник I съезда КП(б)У, Тарский был не только опытным партийным работником, но и талантливым журналистом.

Вера Лапина, член партии с 1916 года, еще в царское время вела нелегальную работу в студенческих организациях Питера. Знали ее как верного и надежного товарища и по подполью на Черниговщине. Лапина руководила политическим Красным Крестом — нелегальной организацией, которая была неотъемлемой частью большевистского подполья Одессы.

Удачно подобрали казначея «пятерки» — Александра Гордона — члена партии с 1907 года. Он был крайне строг во всем, что касалось расходования партийных средств. Боевое революционное прошлое Гордона, практический склад ума, невозмутимое спокойствие и рассудительность помогали нам в решении многих сложных вопросов подпольной работы.

Будучи до перехода в подполье секретарем Пересыпского райкома партии, я хорошо знала этот основной пролетарский район города, его предприятия, людей, традиции. Подполье при деникинщине для меня было уже третьим.

Вот та «пятерка», которая была оставлена для руководства подпольной работой.

В состав районных «троек» вошли товарищи, также обладавшие опытом подпольной работы и хорошо знавшие условия жизни и особенности Одессы.

Еще до оставления города организация техники подполья была поручена губкомом товарищам Карпу, Балкуну и Вен- грижановскому. Они приобрели печатные машины, шрифт, краску, бумагу, подыскали помещения для хранения подпольной литературы, оружия, оборудовали склад одежды и обуви. Для нужд конспиративной работы были подготовлены десятки явочных квартир. Создали паспортное бюро. Им ведали Яков Волошенко и Григорий Ларский. ¹

196

23 августа в шесть часов утра со стороны Люстдорфа высадился десант из 500 офицеров. Это ускорило наше отступление и отразилось на завершении подготовки подполья.

Нужно было срочно устраивать оставшихся без крова товарищей, помогать арестованным, создавать новые явки, проверять состояние техники, наладить ее четкую работу. Эти неотложные задачи встали перед нами с первых же дней прихода деникинцев.

Белые в городе

Свое вступление в Одессу белогвардейцы ознаменовали массовыми арестами, расстрелами и виселицами. Тюрьма и полицейские участки были переполнены. Для арестованных пришлось приспосабливать солдатские казармы.

В первый же день белогвардейской власти на Ярмарочной площади были повешены четверо рабочих завода Гена, в их числе брат нашего товарища — большевика Тартаковскэго.

По правилам конспирации каждый член «пятерки» мог встречаться с самым узким кругом лиц. Однако уверенности в полной безопасности не было, конечно, ни у кого из нас. С нами работало много товарищей, у которых это было первое подполье. По молодости и отсутствию опыта они не всегда достаточно ясно представляли себе, какими опасностями чревата малейшая допущенная неосторожность.

Через несколько дней после вступления в город деникинцев «пятерка» приступила к работе

Подполье живет

Я была поражена, встретив Елену Соколовскую. Ее не сразу можно было узнать под гримом. Она была одета в стиле тех буржуазных дам, которые восторженно, с цветами встречали Деникина.

197

Из ее рассказа мы узнали о неудачной попытке спасти товарища Чикваная, начальника Одесского боевого участка. Дело было так.

При особом отделе Одесского боевого участка состоял небольшой грузинский отряд. Предательски воспользовавшись нашим отступлением, отряд, в котором оказались грузинские авантюристы и которые подчинили его своему влиянию, освободил находившихся под арестом белогвардейцев и, руководимый офицером Саблиным, начал «действовать». В это время из штаба военного округа, находившегося на Пироговской улице, вместе с товарищем Чикваная выехала Соколовская. Отряд грузин арестовал Чикваная. Елену они не узнали, и Чикваная удалось уговорить земляков отпустить ее, как его случайную знакомую. Елена знала, что Чикваная грозит смертельная опасность. Она не хотела уезжать из города, не сделав всего для его спасения. Договорились с людьми из уголовного мира Молдаванки за деньги отбить Чикваная, когда его повезут на расстрел. Но те, струсив, в условленное время не пришли. Чикваная был расстрелян. Погиб видный командир Красной Армии, прекрасный товарищ, преданный коммунист.

Оставшись в Одессе в связи с попыткой освободить Чикваная, Соколовская долго не могла выполнить решения губкома партии о выезде из города. Это внушало нам большую тревогу. Дознайся контрразведка, что Елена здесь, ничего бы она не пожалела, чтобы захватить этот ценнейший «трофей». Лишь несколько месяцев спустя ей удалось выбраться из города.

Не раз в подполье Елене приходилось смотреть в глаза смертельной опасности. Спасало ее не чудо, а глубоко присущие ей качества — смелость, редкое самообладание и исключительная находчивость. Они естественно сочетались в Елене с непоколебимой уверенностью в победе пролетарского дела, революционной страстностью. Она внесла в работу подполья при деникинщине большой вклад, энергично, зачастую пренебрегая опасностью, помогала губкому в разрешении сложных вопросов, участвовала в выпуске подпольной газеты «Одесский коммунист».

В одесском подполье при деникинщине я работала в течение первых двух месяцев, с 23 августа до начала ноября 1919 года, в качестве секретаря оставленной губкомом «пятерки».

Мне как секретарю «пятерки» пришлось в первое время заняться налаживанием связей с оставленными для работы товарищами, проверкой надежности явочных квартир, посылкой людей в уезды губернии.

Вспоминается мне явка, устроенная в помещении фотографии на Коллонтаевской улице. Пароль: «Можно ли заказать

198

дюжину кабинетных карточек?» — был удобен и не вызывал сомнении у принимающего заказ. Такой заказ, требующий значительных расходов, делают обычно, посмотрев пробные фотоснимки. Это я знала по опыту своей прошлой работы в фотографиях. Мы могли тут устраивать встречи и даже совещания.

Рассадив 15     20 человек «для съемки» и установив аппарат

в положении готовности, председательствующий «снимал» нас до самого конца совещания. Эта отличная явка просуществовала до конца подполья. Отсюда были направлены для работы Михаил Горев в Морской район, Семен Величко — в какой-то из уездов губернии и многие другие. Помню, как однажды на эту явку явился Иосиф Мах, впоследствии один из основных работников военного отдела. Его совершенно растерзанный вид — он пешком издалека добирался до Одессы — мог нас провалить. Он никак не походил на клиента фотографии. Но в этот день, к счастью, я находилась на явке, и ему не пришлось искать иных связей. Маха направили на квартиру, где он отдохнул, переоделся и вскоре приступил к работе.

Много людей прошло через эту явку. Разумеется, она была не единственным удачным местом конспиративных встреч. 3 каждом районе были явочные квартиры. На Молдаванке, где небольшие молочные встречались на каждом шагу, также были подходящие условия устраивать их.

Военную работу возглавлял Павел Логинов. Вместе с ним в первый период работали Иван Перепечко, Александр Ожеш- ко, Борис Вальдман, Самуил Дерш (последние двое были замучены в контрразведке), Фаня Залесская, Иосиф Мах. Начали они работу с проверки состояния военного имущества, подбора боевых надежных людей, с организации рабочих дружин. Военный отдел наладил получение информации о ходе военных действий, установил связь с партизанами, снабжая действовавшие близ Одессы отряды литературой и снаряжением. Товарищи из военного отдела принимали непосредственное участие в работе Красного Креста по спасению арестованных подпольщиков. Позднее военная работа широко развернулась как в городе, так и особенно в губернии.

Зафронтбюро ЦК КП(б)У, руководившее боевой работой подполья, прислало к нам опытных в военном деле товарищей — Федора Корнюшина, Сергея Ингулова, Александра Хворостина, Петра Лазарева ¹. Выпускались воззвания к солдатам деникинской армии, значительно расширилась разведывательная

_________________________
¹ А. Хворостин и П. Лазарев были зверски замучены в застенках деникинской контрразведки.— Сост.

199

работа, велось обучение рабочих-дружинников военному делу, устраивались диверсии.

Вскоре заговорила подпольная газета «Одесский коммунист». ¹ В редакционную коллегию входили опытные журналисты — Тарас Костров (Мартыновский), Леонид Тарский, Китайгородский (Паля), Дуниновский (Зигмунд). В газете часто появлялись статьи Елены Соколовской, Анны Панкратовой (Нюры Палич).

Судьбу газеты во многом решала техника — типография, бумага. Наши бесстрашные полиграфисты Ваня Венгрижанов- ский, Питерский, Яковер, печатники и наборщики, работая под ежечасной угрозой провала, регулярно выпускали газету.

В сентябре 1919 года в редакционной статье первого номера, обращаясь к трудящимся города, «Одесский коммунист» призывал: «Все, в ком горит неугасимое стремление к победе над вековыми угнетателями трудящихся, все должны группироваться под Красным Знаменем партии рабочих и крестьян — Коммунистической партии большевиков Украины».

Газета выходила регулярно два раза в месяц. В районах с нетерпением ожидали выхода каждого номера и широко их распространяли. Свежий, еще пахнувший краской номер «Одесского коммуниста» часто появлялся на письменном столе коменданта города. Обнаружить место, где печаталась газета, деникинцам не удалось. Газета не имела ни одного провала.

Особое место в работе губкома занимал Красный Крест. Это был, пожалуй, один из самых сложных, беспокойных, требовавших немалой предприимчивости участков работы: каждодневно вставал вопрос о спасении товарищей, которым угрожал арест, а то и расстрел, о помощи заключенным, попавшим в беду семьям арестованных. Непосредственными помощниками Веры Лапиной были уполномоченные Красного Креста Николай Александрович, Соня Котляр, Клавдия Кельмансон, Людмила Эделыптейн, Катя Папахина, Б. С. Гамарник, Ольга Петровская, Софья Кравцова, Давид Рашковецкий. Вокруг Комитета Красного Креста сложился довольно большой актив во всех районах Одессы.

Серьезную угрозу представлял для нас уголовный мир Одессы. Бандиты догадывались, что нам для подпольной работы оставлены деньги, и всякими способами пытались добраться до них. Так, они задержали Логинова и потребовали за его освобождение выкуп в размере 25 тысяч рублей царскими деньгами.

_________________________
¹ Орган губернского и городского подпольных комитетов КП(б)У.— Сост.

200

Но кому поручить переговоры? Конечно, человеку, которого они знали. Вызвался пойти на переговоры Саша Фельдман. До эвакуации он работал в губисполкоме. В то время он отходил уже от анархистов и был близок к большевикам. Смелый, инициативный, он пренебрег угрожавшей ему опасностью. Саша отправился на переговоры. Фельдман и Логинов долго не возвращались, главарь бандитов не сдавал своих позиций. Все же верх одержал Саша, пригрозив расплатой после возвращения в Одессу Советской власти. Логинов был освобожден без выкупа, зато Фельдман позднее поплатился жизнью. Его бандиты убили выстрелом в спину.

Самым опасным врагом подпольщиков была, конечно, деникинская контрразведка, пускавшая в ход любые средства против большевиков — слежку, провокации, жестокие пытки.

Но ничто не могло остановить нашей подпольной работы. Если бы не было даже никаких других свидетельств боевой деятельности одесских большевиков при деникинщине, то один только факт выпуска 19 номеров газеты уже сам по себе говорит о боеспособности подполья.

Особое место в работе «пятерки» занимали вопросы положения рабочих.

Вслед за деникинскими полчищами вернулись на предприятия их прежние хозяева. Однако они мало заботились о восстановлении производства, занимались спекуляцией, разбазаривали сырье. Хозяева демонстративно сокращали производство и ликвидировали предприятия. Такую политику проводили многие промышленники. Рабочие увольнялись, и в первую очередь те, кто активно проявил себя при Советской власти. Недоедание, голод в рабочих кварталах сопровождались эпидемией тифа и другими болезнями.

Рабочие Одессы столкнулись с организованным наступлением предпринимателей. В своей упорной борьбе за повышение заработной платы, страхование от безработицы и восстановление разгромленных деникинскими властями профсоюзов рабочие встретились с сильным сопротивлением меньшевистского руководства одесского центропрофа.

В тот период меньшевики являлись прямыми помощниками деникинских властей. Предатели интересов рабочих, они подпевали хозяевам, проводили политику «независимости» проф

201

союзов, «оберегали» рабочих от вмешательства в политическую жизнь.

Руководствуясь указаниями Зафронтового бюро (Зафронт- бюро) ЦК КП(б)У, большевики в подполье ставили целью укрепить свое влияние среди рабочих. Многое сделал для этого Городской райком партии, который возглавлял Уралов (Плетнев).

Уралов был тяжело болен туберкулезом и до прихода белых лечился в одном из санаториев Одессы. Его в городе не знали, и он, постоянно бывая на предприятиях, сумел организовать рабочих в районе и в профсоюзах для борьбы с меньшевиками. Отдавая всего себя работе, Уралов окончательно подорвал свое здоровье и недолго прожил после выхода из подполья.

Почти при каждом профсоюзе существовали партколлек- тивы. В конце 1919 года удалось созвать их совещание. Представители каждого профсоюза говорили о недовольстве рабочих. В ряде союзов, таких, как металлистов, водников, деревообделочников, портных, на табачных фабриках Попова и Асва- дурова настроение было боевое, революционное.

Именно в тех профсоюзных организациях, где действовали крупные партийные коллективы, развернулась особенно острая борьба рабочих за улучшение условий труда. Здесь широко распространялись подпольная газета и большевистские листовки, а политические лозунги большевиков находили широкий отклик среди рабочих. Это ярко проявилось в поддержке стачки протеста против жестокого обращения с политическими заключенными, в бойкоте выборов в городскую думу, в поддержке деятельности большевистского подпольного совпрофа, созданного в противовес легальному меньшевистскому совету профсоюзов.

Первая общегородская конференция

Первые два месяца подполья, о которых главным образом идет речь в моих воспоминаниях, были посвящены в основном собиранию и расстановке сил коммунистов, созданию партколлективов на предприятиях и в профсоюзах, укреплению партийных организаций районов города, а также установлению связей с уездами.

В этот период после собраний, прошедших в отдельных коллективах, состоялись районные партийные конференции, на которых были избраны партийные комитеты. Завершением этой большой работы явилась первая общегородская партийная конференция.

202

После долгих поисков остановились на помещении в одном из домов по Большой Арнаутской улице, где в подвале ютились беженцы. Для охраны конференции были расставлены пикеты. В первом пикете стоял уличный скрипач. От него делегат направлялся к следующему пикетчику — человеку с повязкой на лице, опиравшемуся на палку. Потом еще к следующему— и так до самого помещения, где заседала конференция.

Неоценимую помощь в подготовке конференции нахд оказали юные большевики — комсомольцы. В качестве пикетчиков они проводили делегатов до места конференции, вместе с группой коммунистов охраняли ее.

Конференция представляла 260 членов партии, активных участников подполья. В повестке дня стоял доклад о текущем моменте, который сделала Елена Соколовская, и мой отчетный доклад. Соколовская показала, что наше временное отступление на Украине вызвано активным вмешательством международного империализма в борьбу Советской России с белогвардейцами, превосходством военной техники, полученной белыми генералами от союзников. Международное положение Советской власти, говорила она, складывается сейчас благоприятно прежде всего благодаря поддержке мирового пролетариата. Но самый главный фактор — победы Красной Армии на фронтах гражданской войны. Они вселяют уверенность в окончательную победу всех борющихся сил революции...

Елена Соколовская обратилась к делегатам конференции с горячим призывом мобилизовать силы на борьбу с деникинщиной.

Передо мною стояла задача — показать в отчетном докладе состояние подпольной партийной организации, ее готовность к выполнению директив партии. Каково же было положение в районах города?

Пересыпско-Слободской райком работал в составе Анны Панкратовой, Николая Александровича и Иосифа Маха.

Райком установил связь с рабочими заводов и фабрик. Он опирался на актив из бывших красногвардейцев-подпольщиков 1918-го — начала 1919 года. Это были Степан Коскин, Володя Чумаченко, Кузьма Зембровский, Рудницкий, старый член партии Мельник, Мельников, Богатов (последний позднее был арестован деникинской контрразведкой и от побоев умер в тюрьме).

203

Райкомом были организованы партийные коллективы на многих заводах и фабриках. Соблюдалась строжайшая конспирация. На Пересыпи, по Церковной улице, во флигеле дома № 6 была проведена районная конференция под видом вечеринки по случаю обручения.

Особое внимание райком обратил на завод «РОПИТ» (Российское общество пароходства и торговли). Во всех его цехах и отделах действовали партийные «тройки». Под руководством военного отдела создавались рабочие дружины, шло обучение рабочих военному делу. На других заводах и фабриках также были организованы коллективы коммунистов.

Молдаванский райком возглавляли товарищи Каминкер, Адов и Соня Котляр. Подпольщики активно работали на ведущих предприятиях: в артиллерийском депо — Карнаухов, на фабрике гнутой мебели — Дзенциол, в еврейской больнице — Анна Чечельницкая. Молдаванский райком организовал ком- фракции при находившихся в районе профсоюзных организациях. В коммунистической фракции союза металлистов состояли товарищи Ткаченко, Фрусман (Фриц), Андрей Яблонский. В союзе пекарей фракция была создана в составе Николая Матьяша, Лисеева, Полосухина, Беккера и Зорина. Ко времени, когда была созвана первая общегородская конференция, в Молдаванском районе насчитывалось 18 партячеек. Так, работая в глубоком подполье, партийная организация района не только восстановила свои силы но выросла и окрепла.

Городской райком организовался позже других главным образом потому, что здесь было мало рабочих. В районе имелись только табачные фабрики (Попова и Асвадурова), и с отдельными членами партии не сразу можно было установить связь. Городской райком в составе Плетнева (Уралова), Борисова и Рашковецкого энергично работал, выполняя нелегкую задачу — организацию фракций подпольного Совпрофа и преодолевая меньшевистско-эсеровское влияние среди рабочих.

Морской райком в составе Б. В. Гумперта (Гриба)¹, Михаила Горева, Франца Богуша развернул политическую работу среди водников. Жестокие репрессии обрушились на районную организацию. Профсоюз водников был разогнан, а многие его активисты арестованы. Но несмотря на это, подпольщики района продолжали распространять большевистскую литературу среди судовых команд, внимательно следили за движением

¹ В связи с 50-летием Великой Октябрьской социалистической революции Б. В. Гумперту было присвоено звание почетного гражданина города Одессы.— Сост.

204

судов, готовились не допустить их увода деникинцами, когда пробьет час бегства белогвардейцев из Одессы. А до тех пор всячески саботировали перевозки на морских судах.

Железнодорожный райком был избран в составе Василия Ляховского, Василия Школы и Главацкого. Активно действовали подпольщики Грец, Василевский. Основной базой работы райкома были железнодорожные мастерские. Рабочие мастерских первыми в Одессе приняли решение участвовать в политической забастовке протеста против белого террора. Это был уже серьезный показатель политического роста железнодорожников.

Конференция сочла необходимым реорганизовать военный отдел и усилить его деятельность.

Поскольку контрреволюция в бешеной злобе расправлялась со своими пленниками, конференция обязала вновь избранный горком, не жалея средств, облегчать положение арестованных, поднимать в защиту их рабочую общественность.

Конференция дала вновь избранному комитету директиву: «Употребить все усилия к решению основной задачи подполья — дезорганизации деникинского тыла, отвлечения с фронта сил противника, всемерно помогать Красной Армии в ее продвижении, развязывать и поддерживать партизанские выступления с целью захвата власти на местах восстания».

Конференция призвала всех сознательных рабочих «сплотиться вокруг коммунистического знамени и напрячь все силы для свержения ненавистного ига Деникина, знаменующего собой вековое порабощение рабочего класса и торжество мировой контрреволюции». ¹

Решения одесской подпольной конференции были частью общего плана, принятого Коммунистической партией Украины и направленного на всемерное разложение тыла белогвардейской контрреволюции.

Первая общегородская конференция была свидетельством силы, жизненности и способности к активным действиям нашей подпольной организации.

Мой арест, тюрьма

Мне не пришлось работать во вновь избранном комитете. 4 ноября 1919 года я была арестована.

Накануне ареста вместе с Фаней Залесской, работавшей в военном отделе, я возвращалась с какого-то совещания.

______________________
¹ «Одесский коммунист», 1919 г., № 138-139.

205

При мне были документы, и я намеревалась их передать, как это обычно делала, X. С. Топоровской, которая нередко хранила у себя нашу конспиративную документацию. Но в тот день То- пэровская не пришла. Посоветовавшись с Залесской, решили спрятать документы у нее на квартире в кроватном матраце. Так и сделали.

Но, как оказалось, контрразведка выследила Залесскую и ночью арестовала ее. Вместе с ней была арестована и Топоров- ская, пришедшая к ней ночевать. Когда я утром узнала об аресте, первой моей мыслью было «очистить» квартиру, в которой жила Залесская. Лишь я одна знала место, где были спрятаны документы. Если при обыске у Залесской они найдут документы, думала я, ей и другим грозит большая опасность. Если же квартира будет «очищена», их обеих могут рассматривать как случайно задержанных людей. Но идти на квартиру Залесской без ведома членов комитета я не решилась и отправилась на явку.

В доме № 3 по Градоначальнической улице, в слесарной мастерской, в полутемной комнате подвала, была постоянная квартира комитета. Здесь всегда можно было встретить Александра Гордона и Павла Логинова. Я изложила мотивы, почему должна пойти на квартиру Залесской, и предложила кому-нибудь меня сопровождать. Тот, кто пойдет со мной, должен остаться на улице и наблюдать за домом. Если все пройдет успешно, я возьму спрятанные мной документы, а в случае засады сопровождающий меня товарищ сообщит комитету о моем аресте. Документы стоили того, чтобы пойти на риск. На квартиру Залесской со мной отправилась жена Гордона — Белявская.

В квартире действительно оказалась засада. Шел тщательный обыск, и при мне из матраца извлекли мои бумаги — разные заметки о работе и расписки в получении денег (вопреки появившимся на другой день утверждениям одесских бульварных газетенок ни архив, ни печать общегородского комитета в руки контрразведки не попали). Свой приход я объяснила тетл, что, приехав в Одессу, познакомилась на вокзале с курсисткой Залесской, а та обещала мне дать адрес, по которому можно снять квартиру. Этой заведомо неправдоподобной версией я рассчитывала выиграть так необходимое нам время, которое потребуется для проверки действительного моего местожительства через адресный стол. А пока будут проверять, товарищи успеют предупредить, что ко мне приходить нельзя. Расчет оказался верным. Подпольщики были извещены о моем аресте. У меня на квартире никто не был задержан, хотя, как мне потом

206

рассказывала хозяйка, контрразведка, устроив засаду, долго поджидала, не придет ли кто.

В контрразведке меня изолировали. Поместили в комнате, где обычно содержались под арестом проштрафившиеся офицеры. По соседству была расположена камера (чтобы пройти в нее, надо было подняться на несколько ступенек), в которой находились наши товарищи.

Первый допрос вел матерый охранник. Вел с пристрастием, все пытался добиться более подробных сведений о моем знакомстве с Залесской, провоцировал, заявляя, что она, дескать, по-другому объясняет наше знакомство. Насчет документов, которые были обнаружены при обыске, я твердила, что ничего о них не знаю. Охранник пригрозил очной ставкой с Залесской. Несмотря на строгую изоляцию, мне удалось встретиться с ней в уборной и согласовать наше поведение на очной ставке. Так же как и я, Залесская не дала контрразведке вразумительного ответа насчет документов. Встретившись затем на очной ставке мы убедились, что контрразведчиков уже не интересует вопрос о том, кто именно вложил документы в матрац. Для вынесения нам смертного приговора было достаточно того, что мы обе в какой-то мере были причастны к этим документам. О том, что нам грозит расстрел, я убедилась и из разговоров, которые вели между собой контрразведчики.

Однажды утром мне и другим было приказано собраться. Нас переводили в тюрьму. Это было большим облегчением. Жадно всматривались по пути в лица встречных, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых. Прохожие же провожали нас скорбными взглядами, как обреченных.

Позже стало известно, что в дни, когда нас держали в контрразведке, подпольная организация принимала энергичные меры, чтобы нас спасти. И если нас не расстреляли, то этим мы целиком были обязаны товарищам. Об освобождении и речи не могло быть. Все усилия подполья были направлены на то чтобы как можно дольше затянуть следствие... За это платили большие деньги нашему следователю, причем он ставил условие: деньги должны быть «настоящие» — с царским орлом. Деникинские сатрапы в отношении взяток оставались истинными «царскими патриотами».

Большую роль в посредничестве между следователем и подпольем сыграл доктор Гегелашвили. Старожил Одессы, владелец прекрасно оборудованного зубоврачебного кабинета, человек, пользовавшийся популярностью в городе, он отдал себя в полное распоряжение представителя подполья — Виктории Уласевич. Гегелашвили не мог примириться с тем, что погиб

207

нут арестованные контрразведкой товарищи его друга Лаврентия Картвелишвили. Он устраивал у себя на квартире вечеринки и с присущим ему кавказским гостеприимством угощал гостей, главным из которых был наш следователь. Получив деньги от Виктории, Гегелашвили передавал их следователю за наши «души».

Время работало на нас, Красная Армия, громя деникинцев, победоносно приближалась к Одессе.

Находясь в тюрьме, мы чувствовали заботу подпольной организации, невидимую руку наших хранителей. В какие только белогвардейские учреждения они не проникали, чтобы нам помочь! Красный Крест не только снабжал нас деньгами, но и держал в курсе важных событий.

Я как-то получила записку через тюремного врача, который во время осмотра передал ее вместе с термометром. Товарищи сообщили о Лаврентии, что он жив и находится в дивизии, продвигающейся к Одессе.

Настроение у нас было бодрое. Мы были уверены, что нас выручат. Конечно, наши товарищи по подполью не полагались целиком на сделку со следователем. Если бы она сорвалась, то группа подпольщиков во главе с Иосифом Махом была готова нас отбить, когда поведут на расстрел. План этой операции был тщательно разработан. Но самого Маха арестовали вместе с Иваном Перепечко. Спастись ему удалось только случайно: когда их вели под конвоем, то Мах, очень сильный, хорошо натренированный человек, внезапно метнулся в сторону, перемахнул через забор и бросился бежать. В него стреляли, но Мах скрылся, и вот он вновь готовился нас спасти. Перепечко вышел из тюрьмы вместе с нами после освобождения города Краской Армией.

После содержания в одиночке меня перевели в камеру, в которой уже было трое заключенных. Я представилась соседкам курсисткой, как и проходила по своему делу. Одна из узниц, старая учительница, по своим взглядам была близка к меньшевикам. Считая большевиков виновниками постигшего ее несчастья, она не переставала надоедливо порицать, брюзжать, ворчать. Но и мы не оставались в долгу.

Другой сокамерницей была молодая работница с Пересыпи — Зайчик. Вдумчивая, всегда спокойная, она попала в тюрьму по доносу соседей. Зайчик получала передачи с воли и делилась с нами. Четвертая, самая младшая из заключенных нашей камеры происходила из семьи Бичман; ее сестры большевики-подпольщицы Бети и Анета, муж Анеты — Макар, большевик, руководитель боевых рабочих отрядов Одессы, также находились в тюрьме. Все они были приговорены к расстрелу, и деникинская расправа могла в любой час свершиться над ними.

208

Радость освобождения

Благодаря регулярным передачам, организованным «невидимками» из Красного Креста, а также свиданиям с близкими, которые разрешались наиболее счастливым из нас, мы многое узнали о жизни города. Каждое слово, фраза, случайно услышанные от надзирательниц или на прогулках, крепко запоминались и затем вновь и вновь обдумывались. Особенно же помогали нам записки из мужского отделения.

Как-то — это было уже в конце января 1920 года — получила я длинное письмо от Перепечко. Он подробно описывал все, что знал о делах, происходящих на воле, делал выводы, прогнозы. Все вселяло уверенность: ждать осталось недолго. Но нас тревожило другое. Известно, что особенно опасны последние дни, когда враги в отчаянии готовы на любые преступления... Тревога сменялась надеждой. Дошли сведения, что наши товарищи и рабочая общественность готовят стачку протеста против зверств, чинимых деникинцами над арестованными.

В конце января по тюрьме разнеслась весть, что нас скоропридут освобождать. Передавались даже подробности о том, как это произойдет. Не требовалось, однако, большого опыта, чтобы понять, что это провокация. Мы договорились с заключенными ближайших камер не выражать никакого восторга при появлении «освободителей».

В одну из январских ночей дверь камеры действительно открылась, показалась группа молодых людей, одетых в скромные штатские пальто. Они поздоровались: «Здравствуйте, товарищи!» Мы с недоумением их рассматривали, молчали, не выказывая, как условились, никакой радости. Не знаю, что подействовало на наших посетителей, может быть, им показалось, что спросонок мы плохо соображаем, но, побыв очень недолго в камере, они удалились. То же было и в соседней. Не везде обошлось так благополучно. Когда пришедшие поняли, что в них узнали переодетых белогвардейцев, они сбросили с себя личину освободителей и дали волю своей злобе. В мужской тюрьме беспощадно избивали арестованных, приговаривая: «На свободу захотели, «товарищи»!»

Долго после этого тюрьма не могла успокоиться. Было ясно: деникинцы доживают в Одессе последние дни. Днем и особенно по ночам с улицы доносилась беспорядочная стрельба, а поведение надзирательниц говорило о том, что они больше не чувствуют себя хозяевами в тюрьме.

209

Пятого февраля, когда в городе почти не смолкала пулеметная перестрелка, до нас дошли слухи, что деникинцы отступают. Настроение у всех стало особенно нервным, напряженным. Мы тогда не знали, что находимся уже под охраной первого, изданного в тот день приказа военно-революционного комитета, напечатанного в газете «Одесский коммунист». В этом приказе говорилось: «До сведения ВРК дошло, что одесскими высшими властями бывшей добровольческой армии принято решение произвести ряд массовых расстрелов находящихся в тюрьме политических заключенных. ВРК ввиду сего приказывает всем воинским командам означенного постановления добровольческих дикарей не выполнять. Все участники расстрела революционеров-мучеников будут по приходе советских войск безжалостно расстреляны, как предатели и враги пролетарской революции. Советским коллективам воинских команд взять на учет всех участников расстрелов рабочих и политических заключенных для передачи их в руки революционного суда» ¹.

Тюрьму охраняли прибывшие из Киева воинские части. После прогулки мы решили не возвращаться в свои камеры, а отправиться в мужское отделение. Здесь в коридорах было оживленно. Первыми, кого я увидела, были Перепечко и Богуш, а Макар уже собирался идти в женское отделение освобождать нас. Решено было взять охрану тюрьмы в свои руки. Конвой без сопротивления сдал оружие...

По железнодорожным путям добрались мы до города, где еще продолжались уличные бои. Их вели вооруженные рабочие отряды. В город вступали красноармейские части 41-й дивизии.

На одной из улиц я попала в дружеские объятия Нюры Панкратовой, Павла Логинова и Михаила Горева. Двумя днями позже в Одессу прибыла направленная ЦК КП(б)У группа товарищей — Кин, Ян Гамарник, Лаврентий Картвелишвили.

Начались полные напряженного труда будни по восстановлению свободной советской жизни...

_______________________
¹ «В огне гражданской войны». Сборник документов и материалов. Одесса, 1962, стр. 355.

210

Одесский губернский комитет КП(б)У готовился к эвакуации из города. Партийная организация Городского района переходила на нелегальное положение. Уход из Одессы советских войск поставил нашу районную организацию в очень тяжелое положение. Она состояла в основном из членов партии, работавших в советских учреждениях, профессиональных союзах и т. п. Большинство коммунистов не успело уехать. С первых же дней хозяйничанья белогвардейцев в городе они очутились без работы, без средств к существованию.

Для руководства партийной организацией Городского района была оставлена «тройка» в составе: Уралова (Плетнева), Борисова (Штейна), Рашковецкого.

Вскоре после захвата Одессы деникинцами руководящая «пятерка» провела совещание районных «троек», на котором присутствовало 26 человек. Заседание состоялось в помещении союза пекарей по Старопортофранковской улице в доме № 34. Было решено оживить работу старых партийных ячеек на предприятиях, создать новые, связаться с профсоюзами, распространять подпольную газету «Одесский коммунист», разъяснять политику партии в создавшихся условиях и т. п.

Работа в профсоюзах была одной из важных задач партийной организации нашего Городского района. С этой целью мне поручили установить тесную связь с подпольным Бюро профессиональных союзов, секретарем которого был Борисов. Мне удалось наладить партийную работу в профсоюзе табачников, и вскоре я стал председателем этого союза.

26 августа 1919 года меньшевики создали временный совет профсоюзов города Одессы, так называемый центропроф. В президиум его вошел весь «цвет» меньшевистской организации во главе с их лидером Коробковым. Заручившись поддержкой меньшевистского центропрофа, деникинцы допустили полулегальное существование профсоюзов.

Мы установили связь с профсоюзами и проводили в них работу. В клубе имени Ратнера удалось созвать конференцию из представителей десяти союзов, стоявших на советской платформе. Конференция оформила подпольный совет профсоюзов.

Скоро почти во всех профсоюзах были созданы партколлек- тивы, насчитывавшие в общей сложности до двухсот членов

211

партии. Партколлективы имелись в союзах, объединявших рабочих мелких предприятий, таких, как союзы швейников, деревообделочников, кожевников, печатников, парикмахеров, химиков, щетинщиков, пекарей, фотографов, строителей, служащих, коммунальников. Даже в профсоюзе домовой прислуги, состоявшем в основном из неграмотных, отсталых женщин из деревни, был создан партколлектив из 11 коммунистов, возглавлявшийся О. Н. Петровской. Городской райком партии через эти партколлективы распространял среди рабочих подпольный «Одесский коммунист», направлял правления профсоюзов на более решительные шаги в борьбе против предпринимателей и белогвардейцев, на борьбу с засилием меньшевиков в центропрофе и лакейскими методами их работы в профсоюзах.

Особую роль играл партколлектив табачной фабрики Попова, как наиболее многочисленный и организованный, известный своими революционными традициями. На этой фабрике работало свыше двух с половиной тысяч человек, преимущественно женщин, тяжелый труд которых оплачивался очень низко. Но была и большая группа — около двухсот человек — квалифицированных рабочих-мужчин: механиков, слесарей, токарей, инструментальщиков, электромонтеров. Эта квалифицированная часть рабочих явилась движущей революционной силой фабрики на протяжении всего времени борьбы за Советскую власть.

Еще в начале 1918 года я был избран секретарем большевистской партийной организации фабрики, и с тех пор моя связь с этой фабрикой и ее парторганизацией не прерывалась на протяжении долгих лет. О жизни и деятельности парткол- лектива этого предприятия и хочется рассказать подробней.

Когда в апреле 1919 года Одесса была освобождена от англо-французских интервентов и начался короткий, четырехмесячный, период восстановления Советской власти на Одесщи- не — по август 1919 года,— на табачной фабрике Попова был введен рабочий контроль. Его возглавляли коммунисты Л. Воль- ман, Т. Фиткаленко, Ф. Панков, Я. Пипко. Городским советом народного хозяйства тогда руководил рабочий этой фабрики П. Винокуров. Я был избран на районной конференции председателем Городского районного комитета партии. Партийные и советские органы развернули большую работу по восстановлению разрушенного и разграбленного оккупантами и белогвардейцами хозяйства города и губернии.

Однако скоро положение на фронтах гражданской войны ухудшилось, а 23 августа Одесса пала под натиском белогвардейцев.

212

Наступил разгул деникинской реакции. Но жестокий террор не испугал коммунистов фабрики. Партколлектив ее снова стал опорным пунктом Городского районного комитета.

Стремясь выявить коммунистов и профсоюзных активистов, белогвардейская контрразведка устроила работать на фабрику провокатора Заинчковского (по кличке «генерал Тряпкин»)- Этот Тряпкин в свою очередь действовал через пристава Александровского района Одессы Каблуцкого. Пристав стал часто устраивать налеты на фабрику, охранники производили обыски и аресты. Налеты Каблуцкого особенно тревожили нас потому, что контрразведка могла добраться до оружия боевых дружин Городского района, хранившегося в кочегарке фабрики. Решено было убрать Каблуцкого. Это решение выполнил член боевого отряда табачной фабрики Григорий Семенович Рендель. Он застрелил пристава Каблуцкого на Пушкинской улице, около монастыря. Провокатор Тряпкин был впоследствии, уже в годы Советской власти, судим и по приговору суда казнен.

На другой табачной фабрике — Асвадурова преобладало влияние меньшевиков. По заданию Горрайкома коммунисты с фабрики Попова Гольдшмидт, Шелудько и я вместе с работницей фабрики Еленой Николаевной Денисовой (Лелей) организовали и здесь большевистский партколлектив.

Вспоминается подпольное собрание актива Городского района, которое состоялось в конце ноября 1919 года в помещении кооператива фабрики, на углу Мало-Арнаутской и Пушкинской. Присутствовало на нем 18 представителей от предприятий и партколлективов профсоюзов. Доклад сделал секретарь Городского райкома Уралов. Он говорил о задачах, стоящих перед парторганизацией района в связи с директивами, полученными от Зафронтбюро ЦК партии Украины, и решениями недавно прошедшей общегородской партконференции. В основном они сводились к тому, чтобы расширять партийные коллективы на предприятиях и в профсоюзах, ускорить организацию вооруженных отрядов, накапливать оружие, усиливать борьбу против половинчатых мероприятий меньшевистского центропрофа и против злодеяний деникинской власти.

На предприятиях и в профсоюзах скоро начались конфликты по вопросам зарплаты, социального страхования и помощи безработным. Меньшевистский центропроф создал примирительные камеры, паритетные комиссии, но они бездействовали. Предприниматели отказывались вносить свою долю средств на социальное страхование и увеличить зарплату, несмотря на огромный рост дороговизны. После длительных переговоров и

213

угроз со стороны профсоюзов объявить забастовку металлисты, коммунальники, пищевики, табачники и некоторые другие профсоюзы добились все же увеличения зарплаты.

Социал-предатели — меньшевики и эсеры, верховодившие во многих профсоюзах и в центропрофе, уговаривали рабочих мирно сотрудничать с хозяевами. Предательское поведение центропрофа особенно ярко проявилось во время конфликта, возникшего в связи с заключением коллективного договора между профсоюзом металлистов и объединением владельцев металлообрабатывающих заводов («Металлсоюз »). Восемнадцать дней тянули промышленники с договором и наконец ответили категорическим отказом подписать его и повысить заработную плату. Возмущение, негодование охватило рабочих. Они решили продолжать борьбу. Другие профсоюзы обещали им поддержку. Обстановка складывалась явно не в пользу меньшевиков с их тактикой «сглаживания», и центропроф оказался вынужденным под давлением рабочих предъявить ультиматум «Металлсоюзу». Ультиматум содержал требование провести совместное заседание представителей профсоюза и предпринимателей с целью переговоров об условиях заключения колдоговора.

Наконец от промышленников был получен явно издевательский ответ: «Совместное заседание не может быть созвано, так как все члены правления «Металлсоюза» заболели. К тому же правление переселяется в другое помещение».

Объявить забастовку! — решили рабочие. Металлисты были готовы к ней, о поддержке их заявили другие профсоюзы. Забастовка должна была превратиться во всеобщую. Но центро- прсф не дал на нее санкции. Явочным порядком прекратили работу рабочие водопроводной станции, но центропроф забастовку их сорвал.

Этот конфликт не прошел для меньшевиков бесследно. При первом же серьезном политическом испытании «генералы» остались без армии. Это ярко показали выборы в городскую думу. Общегородской комитет партии, подпольный «Одесский коммунист» призвали рабочих бойкотировать выборы. Городской райком партии провел во всех профсоюзах и на предприятиях кустовые собрания партколлективов, разъясняя, что в думе будут верховодить капиталисты и их лакеи — смертельные враги рабочих. Меньшевики и эсеры призывали рабочих участвовать в выборах. На призыв горкома партии откликнулись рабочие организации. Результаты были сокрушительными для меньшевиков и эсеров, для деникинской власти. На выборах в думу участвовало всего 27,5 процента избирателей. Рабочие бойкотировали выборы.

214

Они показали, что идут за большевиками.

Между тем аресты усиливались, проводились в еще более широких масштабах, чем прежде. Тюрьма была переполнена. Только в ней числилось, по данным на 28 декабря 1919 года, 1075 арестованных, 800 из которых обвинялись в принадлежности к большевикам и сочувствии им.

Важную роль в оказании помощи арестованным и их семьям выполнял большевистский подпольный Красный Крест. В Городском районе была также группа членов партии, активно работавших в Красном Кресте.

Террор деникинских палачей усиливался с каждым днем. Были зверски замучены руководитель разведотдела военнореволюционного штаба А. В. Хворостин и сменивший его Петр Лазарев, девять участников «процесса 17-ти», секретарь союза металлистов Горбатов и многие, многие другие. Об этом писали листовки Одесского подпольного комитета КП(б)У.

В ответ на злодейства белогвардейцев подпольный губком партии решил провести общегородскую политическую забастовку. В тяжелейших условиях деникинского подполья Гор- райком мобилизовал весь свой актив на подготовку забастовки. Секретарь Горрайкома Уралов, Борисов и другие разъясняли в профсоюзах и на предприятиях ее необходимость и цели.

«Одесский коммунист» в те дни напечатал открытое письмо одного рабочего-металлиста к центропрофу, который, выражая общие настроения рабочих, писал: «Пусть перестанет наш «благородный конь» — центропроф играть в жмурки с властью генералов и полковников. Надо заговорить твердо и открыто. И если наш «благородный конь» не тронется с места, пусть знает, что тогда мы, металлисты, передовой элемент и авангард рабочих, заговорим первыми... И заговорим, пользуясь не их пышными, но пустыми и трусливыми словами, а нашей простой и верной речью — всеобщей забастовкой».

Городской райком партии провел подпольные собрания представителей левых элементов профсоюзов. Единодушные решения, принятые на этих собраниях, гласили: объявить общегородскую забастовку протеста и добиваться признания и Утверждения ее центропрофом.

Вопрос о забастовке протеста был внесен в повестку дня пленума центропрофа и обсуждался на нем трижды. 5 января 1920 года меньшевистско-эсеровское руководство центропрофа предложило ограничиться резолюцией протеста против зверств и расстрелов, чинимых деникинской властью. Большевики настаивали на всеобщей политической забастовке.

215

10 января снова собрался пленум центропрофа совместно с представителями 20 профсоюзов. Длительные прения ни к чему не привели, и решение снова не было принято. Голоса разделились. Вопрос о забастовке передали для предварительного обсуждения на правлениях профсоюзов. Итоги обсуждения показали, что работа, проделанная подпольным Городским райкомом партии, не прошла даром. Из 22 профсоюзов 15 высказались за немедленное объявление забастовки.

Эсеровско-меньшевистское руководство центропрофа заволновалось. Его представители разошлись по профсоюзам. Сам председатель центропрофа Коробков присутствовал на заседании правления профсоюза табачников, проведенного совместно с представителями рабочих фабрик Попова, Асвадурова и других, где я делал доклад о забастовке.

Пытаясь запугать рабочих, Коробков резко высказался против всеобщей политической забастовки, но его высмеяли, и участники заседания приняли решение потребовать от центропрофа немедленно объявить всеобщую забастовку.

И вот 18 января снова собирается пленум центропрофа. Выступавшие товарищи (от металлистов — Слепченко, от деревообделочников — Хаскин, от пекарей — Лисеев, от табачников — Фатер, от швейников — Гепштейн, секретарь подпольного совпрофа Борисов) настаивали на том, чтобы немедленно объявить забастовку. От союза моряков выступил его председатель правый эсер Суходоль. «Иголка хочет бастовать? Пусть бастует,— заявил он.— Мы, моряки, не будем поддерживать забастовку» (союз швейников тогда назывался «союзом иглы»). Так пренебрежительно отнесся ставленник деникинцев Суходоль к одному из самых революционных отрядов одесских рабочих. Но и его выступление не помогло. Голосование дало такие результаты: за немедленное объявление забастовки высказалось 49 членов пленума центропрофа, против 32 и 13 воздержались. Таким образом, две трети состава пленума выразило... несогласие с линией исполкома центропрофа.

Тогда руководство центропрофа решилось на отчаянный шаг. Исполком подал в отставку и этим сорвал принятое решение.

Представители профсоюзов, голосовавшие за немедленное объявление забастовки, опубликовали в «Одесском коммунисте» декларацию, в которой заявили следующее:

«1. Идея всеобщей забастовки — протеста против непрекра- щающихся арестов и насилий над политическими заключенными не получила осуществления главным образом вследствие политики исполнительного комитета центропрофа, все время

216

лицемерно оттягивавшего объявление забастовки и саботировавшего постановление большинства пленума совпрофа.

2. Вся моральная ответственность за срыв забастовки, а следовательно, и за лишение защиты томящихся в тюрьмах товарищей, продолжающих оставаться под гнетом произвола и кровавого разгула своих тюремщиков, падает всецело на руководителей центропрофа в лице исполкома и представителей профсоюзов, которые либо ради шкурных интересов, либо вследствие своего малодушия поддержали исполнительный комитет в его преступной политике.

3. Первоначальное решение об объявлении забастовки, принятое большинством и не проведенное в жизнь исключительно по вине исполнительного комитета, остается для нас незыблемым».

...Дни деникинской диктатуры были уже сочтены. Общегородской комитет партии предложил провести кустовые собрания с докладами «О текущем моменте». Наш Горрайком выполнил это указание. Такие собрания были проведены: в подвале еврейской больницы на собрании с докладом выступил Костров; в кочегарке фабрики Попова — Югов и Игнат; на квартире Дуси Новиковой, по Разумовской, № 44, неоднократно выступал с докладами о текущем моменте пишущий эти строки; в доме № 14 на Нарышкинском спуске — Родионов; в доме № 35 по Средней улице на квартире Любы Сироты — Игнат ; в союзе швейников — Уралов.

...41-я дивизия Красной Армии приближалась к Одессе, а в самом городе по призыву большевиков в срочном порядке формировались рабочие вооруженные отряды. Они были созданы на предприятиях, в профсоюзах. На фабрике Попова командиром отряда назначили меня.

Начальник штаба, объединявшего все отряды, Федор Кор- нюшин, приказал отряду табачной фабрики немедленно прибыть в распоряжение ревкома. Мой отряд — в нем Фидкален- ко, Лосев, Шелудько, Панков и другие — хорошо вооружен. Получено задание председателя ревкома Павла Логинова разобрать на Нарышкинском спуске дорогу, для того чтобы воспрепятствовать движению белых из порта в город. Представитель Морского райкома партии Михаил Горев снабдил отряд инструментами, и мы отправились к месту назначения, указанному штабом 41-й дивизии, действовавшей в контакте с ревкомом.

Дорога была разобрана, и отряд занял боевые позиции, когда неожиданно появились два всадника. Они оказались разведчиками одной из частей 41-й дивизии, наступавшей со стороны Николаева.

217

Основные части дивизии вошли в Одессу на следующий день, 7 февраля 1920 года.

...Мы вышли из подполья. Перед нами встали новые задачи: восстановить и упрочить органы Советской власти, наладить хозяйственную и культурную жизнь.

В первые дни после освобождения города в Одессу прибыла группа товарищей из ЦК КП(б)У. В их числе Ян Гамарник, Павел Кин, Л. Картвелишвили (Лаврентий). Вместе с ними мы включились в активную работу по ликвидации последствий деникинщины.

Уже 9 февраля состоялось первое легальное заседание комитета партии, на котором были организованы отделы губрев- кома.

12 февраля было созвано собрание партийного актива. Был избран временный губком КП(б)У во главе с Яном Гамарником. Губком принял решение провести перерегистрацию членов парторганизации. Была создана центральная комиссия по перерегистрации под председательством Гамарника и районные «тройки», в состав которых вошли Трофимов (Дед), Ма- тяш, Б. Гумперт, Р. Лучанская, Н. Соболь, С. Кравцова, Главацкий и другие.

9 марта после перерегистрации прошла общегородская партийная конференция, на которой присутствовало 75 делегатов, представлявших 778 членов партии. «Тройка» в составе И. Пе- репечко, Борисова, И. Бровякоза приступила к подготовке съезда профсоюзов. Переизбирались правления профсоюзов, кооперативов, фабкомы.

В первые же дни после освобождения города была созвана комиссия по раскопке могил замученных деникинцами. В нее вошли X. Топоровская — председатель, Я. Ольгин — секретарь и 3. Марьямов.

На извлеченных из могил трупах были обнаружены следы жестоких пыток. Некоторые были изуродованы до неузнаваемости. Тысячи жителей города, видевшие трупы казненных, воочию убеждались в зверином облике белогвардейцев, тех, кто ратовал «за единую и неделимую Россию».

Похороны жертв контрреволюции, состоявшиеся 15 февраля, вылились в политическую демонстрацию небывалой силы.

20 февраля губком вынес решение об организации субботников для очистки и приведения в порядок города, порта, железной дороги и других мест. Субботниками, в которых приняли участие огромное число городских жителей, был нанесен первый удар по разрухе и эпидемиям.

7 марта в помещении городского театра открылась перваяобщегородская рабочая конференция.

218

Из 651 делегата с правом решающего голоса за резолюции, предложенные большевиками, проголосовало 511 делегатов конференции. Это была победа большевиков, если учесть, что в Одессе имелось еще немало членов мелкобуржуазных партий.

Огромный рост влияния большевиков показали и выборы в городской Совет рабочих и красноармейских депутатов, проведенные в начале апреля 1920 года. Из 500 депутатов Совета 315 были коммунисты и 39 — сочувствующие им. Фракция большевиков составила более 70 процентов от числа депутатов городского Совета!

На заседании городского Совета 9 апреля Ян Гамарник от имени фракции большевиков огласил декларацию, требовавшую исключения из состава Совета 20 депутатов — правых эсеров и меньшевиков — предателей рабочего класса. Пленум Совета единодушно поддержал декларацию.

Городской Совет приступил к мирным текущим делам.