Военная литература

И еще один визит нарушил заполненную, как могло показаться стороннему наблюдателю, одними лишь производственными заботами жизнь на заводе. Нанесли этот визит лица не столь сиятельные, как Деникин со свитой, но и они пытались воздействовать на классовое сознание ропитовцев в том же направлении, что и белогвардейский воитель.

В середине декабря, после того как Красной Армией был освобожден от белогвардейцев Киев, на завод явились два субъекта, отрекомендовавшиеся представителями «киевского рабочего легиона». Поговорив с членами заводского комитета, они предложили устроить общее собрание рабочих. Надо, видите ли, толковали они, посвятить рабочих в сущность текущих событий, а также получше познакомиться с настроениями ропитовцев.

Администрация завода дала согласие и обещала содействие. Что касается заводского комитета, то он отказался от участия в организации такого собрания. Однако заводской комитет получил подписанное инженером Кирстой, командиром пресловутого рабочего легиона, письмо с выражением желательности собрания с указанием даты его — 31 декабря.

В двенадцать часов последнего дня 1919 года рабочие завода сошлись на обычном месте, где они проводили свои собрания. Председатель завкома довел до сведения присутствующих, что собрание созвано не заводским комитетом, а делегацией «киевского рабочего легиона». Поэтому заводской комитет-де обращается к тем, кто явился, с вопросом: считают ли они желательным открыть собрание?

258

Шум.

«Кто за собрание?» — снова задает вопрос председательствующий. Замелькали десятки рук. «Кто против?» Лес их. Кир- ста потемнел в лице, но все же просит «уважаемое собрание» предоставить ему возможность высказаться.

Народ волнуется. Слышатся голоса: «Не надо речей! Долой его! Пусть освободят рабочих из тюрьмы! С этой же трибуны генерал Деникин говорил нам: «Вы, рабочие, должны есть, работать и учить детей, а политика — не ваше дело»...»

Выступает Кирста. Южнорусский рабочий класс, заявляет он, освобожден Добровольческой армией от большевиков. Киевский рабочий легион стремится найти общий язык не только с властью, но и со всей поддерживающей ее общественностью, в первую очередь с работодателями. И вас призывает к тому же. Пора покончить с взаимным непониманием, все еще существующим между рабочими и предпринимателями.

Кирста продолжает:

— Наступило время создавать, по образцу английского рабочего движения, свободные от партийного влияния профсоюзы — тред-юнионы...

Кирсту, ратующего за создание новой, далекой от интересов рабочих разновидности профсоюзов, сменяют на трибуне представители группы «Единство», агитационного отдела Добровольческой армии. Речи их то и дело прерываются враждебными реплйками.

На трибуне рабочий:

— Кого коснулся зверский террор? Кто они, четверо повешенных на Ярмарочной площади? А 12 казненных в Херсоне? А 61 убитый в Николаеве? Кто они?

— Рабочие! Труженики! — несутся возгласы в ответ.

— Ну, и нечего нам собираться здесь! — заключает рабочий и требует: —Пусть освободят наших товарищей из тюрьмы!

На этом митинг закончился.

Оружия, оружия, оружия! Мы стремимся пополнить им наши склады. Они существуют и на заводе РОПИТ, и на станкостроительном Беллино-Фендериха, и на других предприятиях. Чердак модельного цеха на РОПИТе превратился в своеобразный арсенал. Среди моделей, заброшенных под крышу, хранятся оружие, патроны, гранаты, взрывчатые вещества и даже пулеметы. На заводе создаются рабочие боевые дружины.

259

Потребность в оружии и снаряжении растет день ото дня. Оно требуется до крайности, и мы добываем его всякими способами. Но допускаем однажды неосторожность и терпим серьезную неудачу.

Выдав себя за бывшего сотрудника ЧК, который-де в свое время не успел выбраться из Одессы и ныне скрывается от белых, агент деникинской контрразведки, действовавший под фамилией Глебов, втерся в доверие неопытного в конспиративных делах М. Димашева. Глебов сказал, что знаком с одним военным, который намерен продать восемь револьверов. Дима- шев связал контрразведчика с Д. Корнеевым, а через него с И. Махом, заведовавшим военным отделом нашего Пересыпско-Слободского райкома партии. Встреча с Махом произошла в сквере на Старосенной площади, одном из наших явочных пунктов. В ту же ночь на квартиру Маха нагрянули деникинские офицеры.

Случилось так, что у Маха заночевали Перепечко (Сербиченко) и Ожешко (Василенко), работники военного отдела подпольного губкома партии.

— Где ваша одежда? — спросили Перепечко.

— Вот она,— указал он на одежду Белова, сына квартирной хозяйки Маха.

Тщательно ощупали одежду, снятую с вешалки, разрезали затем матрацы, подушки и, ничего не найдя, направились в соседнюю комнату. В какое-то мгновение Перепечко успел вложить в уже осмотренный матрац печать и документы, которые были при нем.

Обнаружили несколько винтовок, взрывчатку, бикфордов шнур, бомбы. Все зто принадлежит ему, Маху, признался он. Люди же, которые оказались на квартире, его случайные знакомые. Встретились на Толкучем рынке, зашли к нему и, так как было поздно, заночевали.

Всех троих увезли. В пути все спрашивали: кто из них знает Николая Александровича? Мах ответил, что немного знаком, но где тот живет, ему неизвестно. Агенты привезли Маха на Московскую, 49. Здесь я действительно проживал.

Меня контрразведчики застали дома.

— Мы давно ищем тебя,— обратился ко мне офицер, метнув взгляд, полный ненависти.

— Живу я в этом доме много лет, и, право же, зря вы меня долго искали.

Мне было приказано встать между двумя офицерами вполоборота к окну; третий приблизил к моему лицу лампу. В это время кто-то (это был Мах) меня рассматривал со двора.

260

— Ты работаешь в большевистском подполье,— сказал офицер.

Я возразил:

— Никакого представления о подпольной работе не имею.

Тогда они придрались к тому, как я пользуюсь выражением «подпольная работа».

Мах, глядя в окно с улицы, разумеется, не «узнавал» меня. Александрович, утверждал он, роста высокого, к тому же лысый...

Неожиданно под самым окном раздался выстрел. Офицеры вздрогнули. Один из них вышел, чтобы выяснить, в чем дело, и, вернувшись, раздраженно повторял: «За это я расстреляю его».

Уже потом, когда нас привезли в контрразведку, узнали, что Мах бежал. События, как о них рассказал мне после выхода из подполья Мах, развивались так:

— Терять было нечего. Застрелят во время побега или позже, в контрразведке,— не все ли равно? Когда везли, чтобы опознать тебя, агенты, переговариваясь, бросили как бы вскользь: «Песенка Маха спета, будут пытать, а потом расстреляют». И вот стою я во дворе, под окном, и вижу, что агент, который при мне, явно замерз. Ходит он, чтобы согреться, взад и вперед. У ворот стоит охрана, поэтому он уверен, что я никуда не убегу, и наган свой держит в кобуре. Я рассчитал: пока агент повернется лицом ко мне, вытащит из кобуры оружие и прицелится, я успею взобраться по стенке сарая...

Сильный прыжок — и я на крыше. Перескочил на крышу другого сарая, провалился, сильно ушибся. Поднялся, спрыгнул в соседний двор. Мелькнула мысль: «А если ворота на улицу на замке? Что тогда?» Но ворота не заперты. Отлично. Снял я пальто, чтобы легче было бежать, оставив его «на память» господам офицерам, подался через Лиманчик на Слободку-Ро- мановку на конспиративную явку к Марии Веле. Отсюда немедленно сообщили об арестах по другим явкам...

О том, что произошло, я позднее узнал от Э. Бакинской, жены Маха. Ее неопубликованные воспоминания, с которыми она ознакомила меня, содержат описание драматических эпизодов в жизни Маха, их было немало, и один из них как раз тот, когда, бежав, Мах оказался на квартире Марии Веле.

«После долгих поисков,— пишет Э. Бакинская,— я пришла к Маху на Слободку-Романовку (адрес мне дал Коля Чудновский). Я застала Маха в ужасном состоянии. Он был завшивлен, оборван. Я уговорила его пойти на квартиру к моим знакомым, где он сможет помыться. Мах долго колебался, но под вечер согласился.

261

Мы вышли. Нужно было пробраться на Молдаванку, на Алексеевскую площадь. Добирались мы и трамваем, и пешком. Шли по Алексеевской площади и были уже в ста шагах от дома, когда Мах увидел, что навстречу ему идет офицер из контрразведки, тот самый, который его арестовал. Встреча была крайне неожиданной для обоих. Но Мах, с присущей ему способностью быстро преображаться в минуту опасности: становиться бесстрастным и бесстрашным, мгновенно ориентироваться в обстановке и принимать решение, был таким же и на этот раз. Он опустил руку в карман, будто бы намереваясь достать револьвер. Офицер, видимо растерявшись, быстро прошел мимо. На углу — я это видела — он остановился. Не знаю, заметил ли офицер, куда проскочил Мах. Задыхаясь, Мах спросил меня: есть ли черный ход? Нечего было и думать о купании и переодевании. Мы спрятались в чужом дровяном сарае, там просидели до рассвета, и с первым же трамваем, когда рабочие отправлялись на работу, Мах, растворившись в массе людей, добрался до своей Слободки.

Много лет спустя вспоминал он об этой встрече и никак не мог простить себе легкомыслия, уступив тогда моим уговорам о.

...Так было в ту ночь с Махом. Меня же под усиленным конвоем отправили в контрразведку. Начались ночные допросы, сопровождаемые избиениями. Спрашивают все о том же: знаю ли Перепечко? Знаю ли Маха?

— Перепечко не знаю. А Маха знаю: покупал тетради в его магазине, что в доме Попудсвой на Преображенской улице.

В доме этом помещался писчебумажный магазин, владелец которого был однофамильцем Иосифа и человеком, весьма популярным среди школьной детворы, покупавшей «тетради Франца Маха».

Знаю ли Корнеева?.. Немного: он недавно заказывал моему отцу, столяру, чемодан и однажды приходил к нему по этому же поводу...

Контрразведчики от меня ничего не добились...

Тюрьма. Раздели, разули и отвели в камеру № 24 второго корпуса. Цементный пол, окна с решетками, но без оконных рам и стекол. Ни коек, ни матрацев, ни соломы. Спим на холодном полу.

Среди нас — подосланные контрразведкой провокаторы, которых периодически «избивают» охранники, чтобы отвести от них подозрения в предательстве. С азартом, захлебываясь от восторга, рассказывает некий Бурченко, выдающий себя за

262

матроса Черноморского флота, как он пачками расстреливал белогвардейцев... Втягивая собеседников в разговор, он добивается от них откровенных рассказов. Настойчиво допытывается, кто такие Перепечко и Ожешко, с которыми я делюсь передачами. Отвечаю, что они, по-видимому, рабочие, помощи со стороны не получают и поддержать их следует.

Возбуждение, тревога, волнения среди рабочих Одессы грозят вылиться во всеобщую забастовку протеста против арестов и насилий, которые деникинская власть чинит над политическими заключенными. Заводской комитет выделяет делегацию. Ей поручается потребовать освобождения томящихся в тюрьме рабочих завода.

Нас берут на поруки. И вот я снова на заводе, в столярноплотничном цехе. Осторожно ищу связи с подпольем. Новинский (Стасик), один из активных работников Пересыпи, вводит меня в курс жизни. Тарас Костров знакомит с директивами губкома партии...

Я вновь отдаюсь подпольной деятельности.

Р. Э. Ларина

Они победили смерть

После целого месяца отчаянного сопротивления Красная Армия была вынуждена оставить Херсон.

Перебралась в Николаев, а потом в Одессу и наша небольшая группа молодых херсонских коммунистов. В нее входили Ида Краснощекина, Дора Любарская, Миша Пельцман и я. Возглавлял ее Борис Михайлович (Туровский), до эвакуации заведовавший орготделом Херсонского укома партии. Ему, в недавнем прошлом рабочему-маляру завода Гуревича (ныне завод имени Петровского), в то время едва исполнилось девятнадцать лет. Все мы выдавали себя за учащихся, которые едут в Одессу продолжать образование. У меня был «аттестат зрелости», свидетельствовавший об отличном окончании восьми классов 2-й ведомства императрицы Марии гимназии.

С той же целью конспирации, как только мы приехали в Одессу, я подала заявление о приеме в Новороссийский университет и была принята на первый курс медицинского факультета. Однако о занятиях в университете не приходилось даже и мечтать.

263

Работа в подполье поглощала все мое время, что называется, без остатка.

Для того чтобы установить контакт с повстанческим движением в уездах, наметили послать в уездный город Вознесенск небольшую группу товарищей — Василия Петренко, Кравчин- ского (Купчинского), Бориса Михайловича (Туровского), Льва Спивака (Федю Синани) и Мишу Пельцмана. Им было поручено связать местные партизанские отряды с военно-революционным повстанческим штабом Одесской области. Паспорта и деньги для этой группы были переданы мне Ингуловым.

Пельцман, Петренко и Кравчинский пришли на постоялый двор Майбаха, находившийся на Малой Арнаутской улице, и договорились о подводе для поездки в Вознесенск. Дежурившие на постоялом дворе агенты деникинской контрразведки заприметили эту группу. Неискушенные в конспиративных делах, молодые подпольщики вели себя явно неосторожно. Деникинцы выследили их и в день отъезда всех арестовали. Отсюда потянулся след к другим.

Ничего не зная об аресте, я пришла к Доре Любарской на квартиру. Утром следующего дня нам с ней нужно было отнести листовки в условленное место, а также выполнить некоторые другие поручения. На квартире Любарской хранились различные документы. В числе других бумаг лежали в шкафу и предназначенные для распространения листовки.

Уйти домой в тот вечер я не смогла. У меня начался сильный жар. Обеспокоенная Дора оставила меня ночевать.

Ночью на квартиру нагрянули трое контрразведчиков во главе с полковником Ивановым. Так как квартира Доры считалась хорошо законспирированной, то документы прятала она не очень тщательно. Они лежали на дне платяного шкафа, прикрытые сверху одеждой. Все это контрразведчики сразу обнаружили.

Дора назвала меня своей подругой по гимназии (она тоже окончила гимназию в Херсоне), которая случайно зашла к ней и, внезапно почувствовав себя плохо, осталась ночевать. В числе пришедших с обыском контрразведчиков оказался мой однокурсник по медицинскому факультету, сдававший вместе со мной документы при поступлении в университет. Он подтвердил, что я студентка.

— Одевайтесь, там выясним! — последовала команда, когда обыск закончился.

На извозчичьих дрожках нас привезли в помещение контрразведки. Грубо втолкнули в переполненную комнату, где уже стояли вплотную, дыша друг другу в лицо, несколько десятков

264

арестованных. Придя в себя и осмотревшись, я вскоре увидела среди них Иду Краснощекину. Потом привели Михайловича, Пельцмана, Спивака.

В ту же ночь начались допросы. «Обработку» арестованных из нашей группы поручили одному из особенно свирепых контрразведчиков — Аркадьеву. Вызвав Дору, он долго рылся в ее личной переписке, издевался над ее стихами, рисунками (она писала стихи и хорошо рисовала).

Меня не трогали двое суток, и я уже готова была поверить, что придуманная Дорой версия сыграла свою роль, но на третьи сутки меня вызвали на допрос. Контрразведчики требовали от меня назвать «сообщников по подполью», грозили расстрелять, если я откажусь говорить... Я же твердила одно: политикой не интересуюсь, Дора — гимназическая подруга. А Дора возвращалась с допроса избитая, истерзанная, с ссадинами и кровоподтеками. И несмотря на это, улыбаясь и желая успокоить меня, говорила: «Держись, Рая. От меня они ничего не узнали и не узнают».

Снова и снова требовали палачи от своих жертв признаний и выдачи сообщников. С какой-то особенной изощренностью издевались они над Идой Краснощекиной.

С момента ареста меня мучило беспокойство о доме, куда в любой момент могли нагрянуть агенты контрразведки. Догадается ли моя сестра Соня уничтожить или передать кому следует хранившиеся у меня списки подпольных работников? Я опасалась, что будут обнаружены адреса, откроются явки. К счастью, как потом выяснилось, сестра успела все передать Нюре Панкратовой, с которой была связана по работе. И когда пришли с обыском, то ничего, кроме учебников и расписания университетских лекций, у меня не нашли.

Продержав несколько дней в контрразведке, нас развели по полицейским участкам города: тюрьма была переполнена, все участки были превращены в ее филиалы. Я и Дора попали в Бульварный участок. Там уже находился жестоко избитый, с переломленной переносицей Миша Пельцман.

Вскоре сюда же доставили сестер Барг — Риву и Полю. Старшая, девятнадцатилетняя Поля вся была в синяках и кровоподтеках. Мы недолго были вместе, нас развели по разным камерам. Мы с Дорой попали в камеру № 3 (для уголовных).

Трудно представить себе что-нибудь ужаснее этой камеры, шириной в полтора и длиной в три с половиной аршина, со стенами, по которым стекала вода, и цементным полом, покрытым грязью на полтора вершка. Окошко без стекла, забито фанерой.

265

Здесь нас продержали, пока не вызвали на так называемый суд.

Стремясь придать расправе над арестованной группой молодежи значение крупной политической победы, деникинцы организовали «процесс 17-ти», объединив в нем людей, многие из которых до этого даже не знали друг друга. Иду служители белогвардейского «правосудия» объявили главарем организации. Ида сознательно поддерживала эту версию, всячески стремясь смягчить участь других подсудимых, и принимала на себя все обвинения.

Военно-полевой суд был назначен на 31 декабря 1919 года. В здание, где он заседал, и была доставлена окруженная тесным кольцом конвоиров каша группа из 17 человек.

Здание суда было оцеплено многочисленной охраной. У входа толпился народ, хотя о суде никто не оповещал. Люди все прибывали. Но вот в подъезде показался закутанный в бурку офицер. Он подозвал начальника караула и что-то ему сказал, поведя рукой в сторону толпы. Конвой немедленно оттеснил народ. И вот стоим мы, зажатые стражей, в узком коридоре. По бокам каждого — стражники. Разговаривать запрещено.

В зал заседаний вызывали по одному. 1 и 2 января в работе суда был перерыв. Заседания возобновились и продолжались в следующие дни. Вечером 4 января нас снова ввели под конвоем в зал суда для объявления приговора, разместили на скамье подсудимых. Слева от меня сидела Дора, справа — Ида. Впереди находились Борис Михайлович, Лев Спивак, Зигмунд Ду- ниновский. Лица их искажены от мучительной боли. Ноют раны, арестованные с трудом передвигают ноги. Особенно ужасен вид Иды. Но она еще находит в себе силы приободрить товарищей, шутить, улыбаться.

Я заплакала. Я понимала, что теряю самых близких и дорогих людей, боевых товарищей. Ида меня успокаивала: «Не плачь, у тебя все впереди. Смотри, наши наступают. Не теряй веры».

Мерзко прозвучало последнее слово Кравчинского (Купчинского). Упав на колени, он истерически зарыдал и стал молить о прощении. Больше никто пощады не просил. Все, кроме Кравчинского, отказались писать прошение о помиловании.

Судьи удалились на совещание. Часа через два они вышли для объявления приговора.

— Краснощекина Ида!

Тучный офицер, возглавляющий суд, обращается в ту сторону, где, тесно прижавшись друг к другу, сидим мы, 17 подсудимых.

266

Ида поднимается во весь рост. Полный презрения ее взгляд упирается прямо в лицо председателю суда.

— Краснощекина Ида! — выговаривает раздельно оглашающий приговор.— Суд при штабе обороны города Одессы приговаривает вас к смертной казни через повешение.

— Только и всего?—Ида гордо встряхивает волосами.— Знайте же: хотя бы каждый день убивали вы по десяти человек, но наша Красная Армия каждый день берет новые города и станции, доберется скоро и до вас. Мы умираем молодыми, умираем спокойно, так как знаем: за нами и за нас пойдут новые сотни стойких борцов. Ваша песенка спета еще раньше, чем вы спели ее нам...

Ида садится. Как она прекрасна! Я с восторгом гляжу на нее.

— Михайлович Борис.

Встает Борис.

Объявляется такой же приговор.

— Пусть мы умрем! — восклицает Борис громким и четким голосом.— Лучшие наши товарищи, партийные работники целы. Они ни на минуту не прекращают работу. Вы ничего не добьетесь, господа судьи. Неужели думаете, что бессмысленным убийством десяти человек, почти детей, вы совершили великое дело? Вы ничего не добились, лишний раз доказав свое бессилие!

В напряженной тишине слышатся имена:

— Любарская Дора...

— Ройфман Яков...

— Спивак Лев...

— Дуниновский Зигмунд...

— Петренко Василий...

— Пельцман Михаил...

— Барг Полина...

И после каждого имени размеренно падают слова: «приговаривается к смертной казни через повешение». Девять человек были осуждены на смертную казнь. Кравчинскому, принимая во внимание его «чистосердечное» раскаяние, заменили смертную казнь отправкой на фронт. Меня приговорили, ввиду отсутствия улик, к десяти годам каторги. Остальных — к различным срокам каторжных работ.

Лез Спивак, услышав приговор, крикнул белогвардейским судьям:

— Вам все равно амба. Вы все пойдете пешком по Черному морю. Наши уже близко, вот-вот займут Одессу!

267

Дора, у которой был сильный красивый голос, закинув высоко кудрявую голову, запела «Интернационал». Слова подхватили осужденные. Я не могла петь. В тоске я смотрела на друзей, и спазмы сдавливали мне горло. Вслед за «Интернационалом» без передышки затянули «Не два века нам жить, а полвека всего, так о чем же тужить, было б даже смешно!». Растерянно смотрели на поющих судьи, потом спохватились и приказали стражникам «заткнуть глотки».

Судьи ушли. В наступившей тишине я услыхала плач Ривы Барг. Нервы мои не выдержали, зарыдала и я. Ида, Дора, Борис утешали нас.

Никто не верил в иной исход процесса, и приговор не казался неожиданным. Но мысль трудно мирилась с неотвратимым концом. Я вспомнила, как накануне ареста мы мечтали о своем родном Херсоне. Борис, собираясь ехать в Вознесенск, просил Ингулова разрешить ему уехать из Вознесенска в Херсон. О возвращении в Херсон просила и Ида. Победа, мы знали, была уже так близка!..

Нас вывели во двор городской комендатуры и поставили, легко одетых, в подворотне. Зима в тот год была суровой, в ту ночь с моря дул сильный ветер. Чтобы согреться, начали приплясывать. Наши попытки согреться таким образом еще более ожесточили стражу, которая накинулась на нас и стала избивать. Особенно же сильно досталось Леве Спиваку, который настойчиво требовал увести нас в помещение.

Только в пять часов утра, еще больше усилив конвой, нашу группу доставили в Бульварный участок и втолкнули в холодную камеру с разбитыми стеклами. Мы стали приплясывать. На угрозы охраны мы хором потребовали поместить нас в теплую камеру. Танцы продолжались. Потом снова начали петь. Смертники пели молодыми бодрыми голосами: «Наша жизнь коротка, все уносит с собой». Это была любимая песня Бориса Михайловича.

Последняя ночь осужденных на казнь...

Устав от танцев и песен, все сели на пол, сблизив головы над газетой — ее позволили нам передать,— и впились глазами в строки.

— Наши уже наступают...— горячо говорил Яша Безбожный.

— Я вчера слышала это от солдат,— откликнулась Ида.

Готовясь проститься с жизнью, Дора с тоской и слезами

следит за движением нашей Красной Армии, как бы отсчитывает каждый шаг, измеряет расстояние между армией и родным Херсоном...

268

Скоро потухла лампочка вверху, и над окошком повисла

зеленоватая луна.

Все решили не спать в эту ночь. Говорили, насколько подготовлена Одесса к восстанию, вспоминали оставшихся на воле товарищей.

Сидевший в Бульварном участке с начала прихода деникинцев Александр Рекис сумел получить с воли письма и записки осужденным... С его же помощью были затем раздобыты бумага и карандаши, и почти все, сидя на полу, принялись писать последние письма родным и друзьям. Яркие, незабываемые строки писем юных героев подполья!

Их было семь. Семь предсмертных писем. Одно от имени всех: «9 коммунистов, осужденных 4 января 1920 г. военно-полевым судом при штабе обороны г. Одессы на смертную казнь, шлют свой предсмертный прощальный привет товарищам. Желаем вам успешно продолжать общее дело. Умираем, но торжествуем и приветствуем победоносное наступление Красной Армии. Надеемся и верим в конечное торжество идеалов коммунизма.

Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Коммунистический Интернационал!

Собрав все написанные смертниками прощальные письма, я вручила их Рекису, и он сумел их незаметно передать пришедшему к нему на свидание товарищу. Так письма попали на волю и были напечатаны в номере «Одесского коммуниста», в том же самом номере, в котором появилось сообщение о взятии красными войсками Херсона.

...Целую ночь никто не смыкал глаз. Рассвет встретили пением «Интернационала». Пятого вечером должна была состояться казнь.

Загремели засовы. Распахнулась дверь.

— Выходи! — закричал, появляясь в дверях, заспанный офицер.

Приговоренные поднялись на ноги, но не двигались с места.

— Ваше благородие! — забормотал часовой.— Так что ребята... Караул отказывается... Воля ваша...

— Как отказывается? — вскричал офицер и быстро метнулся куда-то по коридору...

269

6 января вечером опять поднялась беготня по коридорам. Неясно гудели над низкими сводами голоса солдат. Часовой, войдя на минуту в камеру, сказал, оглядываясь:

— И второй караул ни в какую. Не соглашается...

Караул — и первый и второй — отказались вести приговоренных на казнь...

В девять вечера в камеру ввалились пьяные, с налитыми кровью глазами, солдаты. Все поняли, что это конец.

— Прощайте, товарищи! — поднялся первым Яша Безбожный.— Да здравствует Красная Армия!

Он упал, захлебнувшись кровью от удара кулаком в лицо. Я рыдала. Борис крикнул:

— Не плачь, Рая, наше дело победит. Передай товарищам, что мы умираем с верой в наше дело.

Выходя из камеры, Ида бросила нам:

— Больше мужества, товарищи!

Дора снимает с себя новое, красивое бежевое пальто и передает мне со словами:

— Мне уже конец, Рая, а тебе еще жить и носить. А это,— добавляет она, снимая с ног модные лакированные черные туфли,— передай своей сестре.

Дора была из зажиточной семьи и хорошо одевалась.

Не успела я прийти в себя, а ее уже не было в камере.

Приговоренных начали избивать прямо в коридоре. Потом, окровавленных, потащили в подвал. Оттуда послышались выстрелы. Расправа продолжалась долго. В пьяном исступлении прикладами добивали тех, кто умер не сразу.

Когда же наконец все затихло, кто-то из стражников заглянул в подвал. Перед его взглядом открылась страшная картина. Со слезами на глазах, таясь от начальства, передавали нам стражники подробности увиденного. Девять человек с размозженными лицами лежали распростертыми на окровавленном полу подвала. Безбожный с невестой лежали, обнявшись, в одном углу. Ида, крепко сжимая руку Бориса,— в другом. Возле замученных валялись разломанные от ударов приклады винтовок...

Нас, оставшихся в живых, перевели в тюрьму. Меня с Таней Бабичковой поместили в общую камеру...

...7 февраля мы вышли на свободу. Не задерживаясь долго, я уехала в родной Херсон.

2 марта 1920 года в Херсоне состоялись похороны моих погибших друзей. Весь город в скорбной торжественности проводил их в последний путь.

270

С. И. Котляр-Тонина

Это было на Молдаванке

Мы спешно готовимся к подполью. Функции Молдаванского районного комитета возлагаются на партийную «тройку»: М. Адова (Краковского), М. Каминкера и меня.

Одесса захвачена белыми. Наступила полоса нелегальной борьбы. Пора действовать. Но чем заняться в первую очередь? Установить связь с теми, кто оставлен для подпольной работы на фабриках и заводах, решаем мы. Имена их, да и сами они нам известны. Это Матюхин, работающий на городской водопроводной станции, Карнаухов, многие другие. Нужно спешно создавать партийные коллективы при профсоюзах. Именно в профсоюзах: ведь в них, доступных для всех и широких по своему составу, будет легче поддерживать связи с людьми, направлять их волю на борьбу с деникинщиной. Выбор этой организационной формы отвечал также указаниям «пятерки», руководящей подпольной работой в городе. В Молдаванском районе были созданы 18 партячеек на предприятиях и партийных коллективов при профсоюзах.

Рабочие тянулись к правде, испытывали стремление знать побольше, особенно о событиях, происходивших в советских районах. Ответы на свои вопросы они находили на страницах подпольной газеты «Одесский коммунист». Немалый интерес, к слову сказать, представляли материалы, которые должны были публиковаться в одесских газетах, но изымались деникинской цензурой. Гранки оказывались у нас: их доставлял наборщик Г. Верлюк, член подпольной организации. С помощью М. Адова материалы передавались для соответствующего использования в «Одесском коммунисте». Наша газета печатала также секретные, предназначенные для белого командования фронтовые сводки, которые тайно доставлялись в редакцию. Их комментировал наш постоянный обозреватель, подписывавший свои обзоры псевдонимом «Красный». Комментарии всегда вызывали живейший отклик, поднимали настроение, будили бодрость. Газета доставлялась на все предприятия Молдаванки и переходила из рук в руки. Нелегальные листовки и воззвания расклеивались ночью, и первыми читали их рабочие, направлявшиеся ранним утром на работу.

271

...Много труда требовала охрана явочных квартир от провалов. А обеспечить безопасность товарищей, за которыми буквально охотились агенты белогвардейской разведки? Приходилось прилагать огромные усилия и проявлять немало находчивости.

По указанию Одесского подпольного губкома партии Ксения Гаврилова, используя связи, устроилась на работу в деникинскую контрразведку. Доступ к картотеке арестованных давал ей возможность держать подпольную организацию в курсе того, как идет следствие. Другой подпольщик, Карасев, работая в полицейском участке, сообщал о готовящихся облавах, а также о перемещениях, которые предстоят арестованным. Те, кто работал в Красном Кресте — Надежда Северная, Блюма Гамарник и другие — вступали в контакты со следователями. За крупные суммы иногда удавалось освободить арестованных или смягчить их участь.

Врезался в память случай, который произошел с А. М. Панкратовой (Нюрой), тогда секретарем подпольного губкома партии. Жила она нелегально в квартире зубного врача на Слободке, в рабочем районе города. Я приходила к ней информировать о положении в Молдаванском районе и получать новые задания. В мою обязанность входило также поддерживать связь Нюры с Ксенией Гавриловой, квартира которой, как находившаяся вне подозрений, служила местом, куда поступали материалы из ЦК КП(б)У. Неподалеку от Гавриловой была квартира семьи Панкратовых. Как-то к ним нагрянули контрразведчики, произвели обыск и потребовали от матери сказать, где находится ее дочь. Обо всем, что случилось у Панкратовых, нам дала знать Ксения. Над Нюрой нависла опасность ареста.

Чтобы спасти Нюру, пришлось прибегнуть к своего рода маскараду. Я нашла парикмахера, тоже подпольщика, который взялся покрасить Нюре волосы. Сделал он это, однако, настолько неудачно, что А. М. Панкратову пришлось остричь наголо; она сделалась неузнаваемой. Помог ли маскарад или нам удалось запутать следы, поселив Нюру в надежное место, неизвестно, но ареста удалось избежать.

Одним из центров подпольщиков в нашем районе стала бывшая Еврейская больница. Здесь проводились собрания, заседал комитет Красного Креста. Здесь же хранили денежные средства, документы, прятали и знамя Молдаванского райкома партии. Ежечасно рискуя жизнью, отдавали себя делу спасения товарищей, работавшие в больнице Аннушка Чечельницкая, врач Юзефович, Когельман, Прасковья Давыденко, Фрося Мартынова. Сюда направлялись подпольщики, которых под

272

видом больных скрывали от преследований контрразведки. Так были спасены Корытный, Богатый, Воркун.

...Грозные предупреждения деникинских властей о расстреле за незаконное хранение оружия не производили того впечатления, на какое были рассчитаны. Боевые «пятерки», созданные на предприятиях Молдаванского, как и других районов города, не только не сдавали, но добывали новое оружие. В их распоряжении было немало винтовок и патронов, ручных гранат, имелись даже пулеметы. Боевики помогли осуществить несколько побегов арестованных коммунистов.

Вспоминается эпизод с освобождением Жозефа Казарновского. Организовать его побег поручили Островскому, Церлю- ку, Кушниру. Когда Казарновского вели на допрос, боевики затеяли перестрелку с конвоем. Казарновский скрылся. Больной тифом, он еле добрался до незнакомой квартиры. К счастью, здесь проживала рабочая семья, приютившая его. Нам потом удалось переправить его в больницу. Но и там было далеко не безопасно: беглец не имел паспорта и к тому же часто бредил. Красный Крест нашел для него надежное убежище. Когда снова пришла Советская власть, Казарновский стал председателем ревкома Молдаванского района.

Красная Армия приближалась к Одессе, и боевым «пятеркам», сведенным в отряды, надлежало содействовать ее частям при вступлении в город. Вооруженные рабочие отряды скрытно расположились на улицах, ведущих к станции Товарная, разоружали отступающих белогвардейцев, задерживали об.озы.

Полученное отрядами чрезвычайное задание — препятствовать вывозу из города оружия, боеприпасов и другого военного имущества — выполнялось в точности. Наступил момент, когда быстро и четко должна сработать наша связь с Артиллерийским депо. Я уже упоминала Карнаухова — он являлся «полпредом» подполья в этом ответственном пункте. Ему было дано задание саботировать выдачу оружия частям белых* Оформление документов на вывоз оружия, по удачному стечению обстоятельств, находилось в его руках. И вот, когда команда деникинцев на автомобилях явилась в депо, Карнаухов признал документы, которые предъявил офицер, недостаточными и потребовал, чтобы распоряжение было подписано генералом Бровяковым. Деникинцы, разумеется, не могли знать, что никакого генерала Бровякова не существовало. Но тем не менее им пришлось отправиться в город «для выяснения недоразумения». По пути они были разоружены нашими отрядами.

273

На плечи членов боевых «пятерок» Молдаванского района легли в те дни ответственные дела. Вооруженные рабочие по поручению подпольного губревкома освобождали заключенных из полицейских участков и из казармы на Старопорто- франковской, приспособленной под тюрьму.

Части Красной Армии находились на близких подступах к Одессе, в которой еще продолжала существовать деникинская комендатура, а Молдаванский район перешел уже в руки вооруженного пролетариата. Вся парторганизация находилась на военном положении. По улицам патрулировали боевые отряды. А у всех радость в сердцах.

Дождались победы!

П. В. Китайгородский

Живительный родник

Рождение газеты

Как и многие другие товарищи, я был оставлен для работы в одесском большевистском подполье. Прежде всего необходимо было связаться с людьми по указанному мне адресу конспиративной явки. Сделать это удалось только через неделю. Встреча произошла в крошечной, с низкими потолками молочной. Я потребовал стакан молока, уселся за столик и стал ждать. Через некоторое время молодой хозяин молочной провел меня в заднюю комнату. Здесь навстречу мне шагнул, приветливо улыбаясь, смуглолицый человек. Он назвал себя Александром Гордоном. Ему, старому профессиональному революционеру, было поручено сопровождать меня до места, где должно состояться конспиративное заседание подпольной руководящей «пятерки».

В прилично обставленной квартире мы застали всех в сборе. Большинство в комнате были мне незнакомы. На заседании, припоминаю, присутствовали Елена Соколовская, Вера Лапина, Виктория Уласевич, А. Гордон, Павел Логинов. Павел открыл заседание. Когда подошли к вопросу о распределении обязанностей, я выразил желание работать в газете.

— Ну вот,— откликнулся сразу Логинов,— предлагаю ввести товарища Палю (такой была моя кличка) в состав редакционной коллегии «Одесского коммуниста».

274

Помимо меня в коллегию были включены Александр Гордон, Тарас Костров, Леонид Тарский, член руководящей «пятерки», ведавший вопросами печати. Тут же был намечен план первого номера. Соколовская взялась написать передовую, я — обзор международного положения.

Когда несколько дней спустя я пришел на заседание редакционной коллегии (подпольная редакция помещалась на Оль- гиевской улице, 29), то застал там Соколовскую, Кострова и Тарского. Обзор был прочитан вслух и одобрен. Затем Соколовская ознакомила коллегию с передовой. Тарас Костров написал две статьи. Были рассмотрены и другие материалы, предназначенные для первого номера. Но газета не вышла в срок. Возникли какие-то технические «неполадки». Пришлось добавить к заготовленным еще несколько статей и выпустить номер на шести полосах.

Первый номер подпольной газеты... Что содержал он в себе?

Передовая статья, озаглавленная «Одесса, сентябрь 1919 года» и подписанная коллективным «Редакция», характеризовала обстановку, разъясняла, что требуется для того, чтобы как можно успешней вести борьбу за восстановление власти Советов. Пролетариату, говорилось в передовой, необходимо умение видеть и правильно оценивать действительность. А действительность такова: «Несмотря на дешевизну хлеба, доставленного сельскими кулаками, число голодных не убывает. Количество безработных в городе растет. На фабриках продолжаются расчеты. Все это ведет к ужасающему обнищанию масс...» Партия загнана в подполье. Но «она не страшится вновь перенести тяжесть преследований, пыток и расстрелов... Беспощадно срывая покровы буржуазной лжи, бичуя огненным словом правды трусливых палачей, «Одесский коммунист»,— заявляла редакция,— будет живительным родником среди мертвой пустыни... Рабочие массы будут знать правду и пойдут за этой правдой».

В моем обзоре «Международное положение и мировая революция» давался анализ политического и экономического положения Германии, Англии и Италии. Заканчивался он словами: «Мировая революция грянет! Да здравствует мировая революция!»

Все шесть страниц газеты, от первых до заключительных строк, последовательно обнажали перед читателем подлинный лик пытавшихся рядиться «под Европу» добровольческих держиморд. Острыми, метко нацеленными были принадлежавшие перу Кострова статья «Деникинская конституция» и близкий по теме фельетон «Госпожа Тыркова и мистер Джон Кэм».

275

Остроумно высмеивались в них потуги белогвардейцев установить новые нормы, способные, как они утверждали, справедливо регулировать правовые отношения между людьми. На самом же деле эти нормы выражали корыстную волю утвердивших свою диктатуру капиталистических классов. «Воскрешение коалиционных иллюзий»— статья под таким названием посвящалась выработанным деникинцами законопроектам по «рабочему вопросу».

Вот еще статья: <Новое по-старому». Она предостерегала трудящихся от веры в фальшивые посулы коронованных и титулованных воров: «Времена как будто изменились, толкуют о конституции и народном собрании. Вместо «Боже, царя храни» поют «Коль славен», вместо «Ваше превосходительство» говорят «господин генерал» и т. д. и т. д. Не правда ли: Россия обновилась? Россия зажила новой жизнью? Но попробуем поскоблить лакированный носок держимордовского сапога, и что мы увидим? Политическая сила рабочего класса сведена к нулю. А экономическая? К двум нулям. Конечно, на бумаге пишется: примирительные камеры, профессиональные союзы, охрана труда и т. д. А на деле? На улицы выбрасываются десятки тысяч рабочих, безработица ужасающая, убийства и зверства не прекращаются... Сплошной белый террор, издевательства, пытки, глумления. И даже одесские буржуазные писаки должны были признать, что все пошло по-старому, по-ии- колаевскому».

Буржуазия была бессильна перед лицом хозяйственных трудностей, хотя ее пресса с шумом провозгласила окончание революции и наступление «органической эпохи». И в этом бессилии читатель мог убедиться, прочитав статью «Напрасные потуги», в которой приводились факты, заимствованные из самих же буржуазных источников. И в деревне, как явствовало из той же сводки фактов, положение было не лучше. Деникинские войска, проходя по Украине, писала газета, подвергают разгрому крестьянские хозяйства, реквизируют скот и инвентарь, что неминуемо ведет к полнейшему обнищанию крестьян.

Хочу несколько слов сказать о буржуазной одесской печати, в то время довольно многочисленной. Такие верноподданные деникинцам газеты, как «Одесские новости», где окопались «либералы» вроде П. Юшкевича, В. Канторовича, Седого и других, меньшевистский «Южный рабочий», кадетское «Родное слово», «Одесский листок» соперничали друг с другом в поношении Советской власти, советских порядков. Особенно изощрялись они в описании «ужасов «чрезвычайки»». Идейные оруженосцы

276

Добровольческой армии, они отлично знали, что при большевиках не было ни одного случая избиения или применения пыток даже к самым оголтелым врагам революции, но сознательно извращали действительность. В то же время зверства деникинской армии, заливавшей кровью города и местечки Украины, учинявшей жестокие расправы с крестьянской беднотой, той же прессой совершенно замалчивались.

В рабочих районах Одессы не прекращались аресты, расстрелы. Бесследно исчезали профсоюзные работники, профсоюзные объединения лишались своих помещений. А «Южный рабочий»? Торжественно и вдохновенно твердивший о «большевистских жертвах», сей орган печати не находил слов, чтобы выразить свое отношение к многочисленным фактам грубейших издевательств, насилий и пыток, которые совершались каждый час полицейскими и военными властями.

И вот вышел он, первый номер «Одесского коммуниста». Незамедлительно раздалось многоголосое завывание буржуазных газетенок. «До корня затоптать красное семя!» —неистово вопила одна из них. И все единодушно: «Беспощадно расправиться с большевиками, оставшимися в городе!»

Противоречия зреют, борьба продолжается

Период временного замешательства и растерянности, последовавший в Одессе за разгромом рабочих организаций и кровавыми расправами деникинцев, был преодолен довольно быстро. Рабочая и профсоюзная жизнь, замершая на какое-то время, начала проявляться в разных формах. В передовой «Наши задачи», появившейся в октябрьском номере (132-133) «Одесского коммуниста», отмечалось «нарастающее революционное настроение» в рабочих массах. Статья призывала развить «самую сильную работу» как в рабочих организациях, так и среди начинающего остро выражать свое недовольство трудового крестьянства. В другой статье, опубликованной в том же номере, сообщалось о повстанческом движении, широко разлившемся по Екатеринославской, Полтавской, Киевской, Херсонской губерниям. Партизанские отряды в Новомосковском и Павлоградском уездах на Екатеринославщине, писала газета, совершают беспрерывные нападения на поезда, расправляются с отдельными отрядами деникинцев, оставаясь при этом неуловимыми.

На страницах нашей подпольной газеты появились рубрики «Из партийной жизни», «Рабочая хроника». Факты в них из-

277

лагались кратко, отрывочно, но даже и они свидетельствовали о том, что, находясь в глубоком подполье, большевики продолжают сплачивать рабочих, собирать силы для штурма. Да, утверждал большевистский орган, живут и действуют рабочие организации!

Читатель узнал из нашей газеты и о состоявшейся партийкой конференции представителей районов города Одессы с участием членов общегородского комитета КП(б)У. Из другой заметки, озаглавленной «Заседание секретарей районов», стало известно о том, что в Молдаванском районе приступили к организации партийных коллективов при профсоюзах. В Городском районе работа оживилась: удалось установить систематическую связь с девятью профсоюзами... Красный Крест оказывает широкую помощь семьям арестованных...

В этом же номере (132-133) были напечатаны заметки «Железнодорожника» о положении в железнодорожных мастерских, и «Металлиста» — на металлообрабатывающих предприятиях. Корреспонденция, имевшая подпись «Металлист», заканчивалась так:

«Зажали нам рот приставсккм кулаком: политикой, мол, не занимайся. Нет, не потерпим больше такого издевательства. Пускай перестанет наш «благородный конь» (так именуют наш Центропроф) играть в жмурки с властью генералов и полковников. Надо с ними говорить открыто и твердо. Наше благородие не двинется так скоро с места. Пускай знает, что мы, металлисты, передовой элемент и авангард рабочих во всей России, заговорим первые и не их красноречивым, не трусливым словом, а нашим простым и верным языком — всеобщей забастовкой. И требовать будем не лишнего гривенника на час... Будем требовать освобождения политических арестованных».

А вот какой многозначительной заметкой был завершен тот же номер «Одесского коммуниста»: «Приказ по добровольческой армии. «1. IX. Ввиду замеченных мною массовых переходов наших воинских чинов в неприятельский лагерь, бывали случаи целыми полками, то приказываю: замеченных в таком тяжком преступлении расстреливать на месте, что вменяю в обязанность всех командных чинов. За мобилизованными крестьянами и рабочими следить зорко».

Этот деникинский приказ был добыт нашими подпольщиками в белогвардейском штабе, и он вовсе не предназначался для широкой огласки. Но мы превратили его в большевистский агитационный материал: трудящиеся должны были знать, что деникинская армия разлагается, что уже близок ее конец и

278

что никакие репрессии не помогут белому режиму избежать краха...

В следующем, также вышедшем в октябре (134-135) номере была напечатана передовая «Пора ответить». Она призывала рабочих ответить на репрессии и аресты всеобщей политической забастовкой: «Подголоски буржуазии типа «Южного рабочего» обивают пороги их превосходительства с ходатайствами и покорнейшими просьбами... Рабочему классу с ними не по пути. В руках рабочего могучее, давно испытанное средство — всеобщая политическая стачка».

В свете правды

В ноябре и особенно в декабре положение в подпольной организации резко осложнилось. Массовые аресты вырвали из наших рядов многих ценных работников. Прервалась связь с центром. Деникинцы подошли к Туле...

Много страданий причинял холод. Дома не отапливались: не было ни угля, ни дров. Стужа в редакции не давала возможности как следует сосредоточиться. Писать приходилось с перерывами, которые делались каждые полчаса, чтобы, попрыгав, хоть немного отогреть окоченевшие руки, плечи, ноги. Но разве могли эти трудности лишить нас воли, энергии? «Одесский коммунист» выходил регулярно. Мы знали: газета создает боевое настроение, окрыляет большевиков, весь трудящийся люд.

Рейд Мамонтова, прорыв в тыл Красной Армии белогвардейского корпуса не мог не отозваться болью в сердце каждого из нас. Как расшумелась в эти дни кадетская и меньшевистская печать, превознося лихость бравого генерала! Особенно старался «Южный рабочий». Когда же немного времени спустя деникинская рать под натиском Красной Армии начала пятиться от Орла на юг, те же газеты, значительно умерив пыл, стали уверять читателей, что войска производят перегруппировку, а понесенное поражение есть не что иное как «планомерная, систематическая оттяжка» белых частей на новые позиции...

Истинное положение на фронте освещалось в военных обзорах, которые регулярно публиковались на страницах «Одесского коммуниста». В основе этих статей лежали сводки главного командования Добровольческой армии о ходе военных действий. Предназначенные для внутреннего осведомления высших чинов, они через ряд посредствующих звеньев поступали в редакцию «Одесского коммуниста» и отлично использовались.

279

Легко вообразить, как неистовствовали деникинцы, читая на страницах выходящей в подполье газеты ими же засекреченные сообщения, которые сопровождались к тому же весьма основательными комментариями большевистского обозревателя. А в это время наш читатель, пробегая глазами строки обзора, получал отменно точную картину того, что происходило на фронтах.

Во втором после перехода на нелегальное положение номере газеты военный обзор занимал три столбца. Обстоятельный разбор хода операций в тылу белых придал этому обзору особый интерес. Речь шла о действиях повстанческих групп в Екатеринославской, Полтавской и Киевской губерниях. Отряды шахтеров сумели развить усиленное наступление на Дону. Красные повстанцы действовали повсюду, восстания охватывали временами целые уезды. Роль этих «местных» восстаний была весьма существенной. Они во многом способствовали усиленному наступлению Красной Армии на Киевском направлении. «Оттесненная было к Житомиру северная группа украинских советских войск соединилась с наступавшими со стороны Чернигова войсками Советской России,— говорилось в обзоре,— и отбросила белых к югу почти до самого Киева и на восток за реку Ирпень... Падение Киева становится неизбежным, если только белые не предпочтут ослабить другие участки фронта и бросить сюда все свои силы».

«Фронт и тыл» — так был озаглавлен очередной военный обзор в «Одесском коммунисте». В нем сообщалось о боевых действиях, предпринятых повстанцами в районе между Никополем и Александровском. Бои завершились разгромом белых. Фронт белых, свидетельствовал обозреватель, тает с каждым днем, в то время как Красная Армия беспрестанно пополняется и укрепляется.

Обзору военных действий, появившемуся в ноябрьском номере подпольной газеты, было дано название: «Курск — Мариуполь». Наши войска, сообщалось в нем, продвинулись на широкой полосе к югу. Курск накануне падения. Нависает угроза Харькову с фронта. Об угрозе Москве теперь не приходится говорить: «Золотые купола сорока сороков, о которых грезили белые, уплывают в туманные дали...»

Тыл белых разваливался. Сквозь дикие оргии, разгул и произвол бесновавшейся деникинщины явственно проступал ее близкий конец. А из сурового подполья не уставал звучать бодрый голос партии. Е статьях, заметках, сообщениях с фронтов «Одесский коммунист» разоблачал ложь и обман, распространяемые буржуазной прессой.

280

В ноябре в двойном (138-139) номере газета напечатала передовую, названную «Рассеянная легенда». В статье характеризовалось положение в городе и в деревне, находившихся под властью деникинской военщины. «Пролетариат хотели убедить в том,— писал «Одесский коммунист»,— что пришла новая буржуазия, умная, культурная и творящая, которая сможет вдохнуть жизнь в замерзшие заводы и рудники и осыпать благодеяниями рабочие массы... Крестьян думали убедить, что победа контрреволюции принесет окончательное решение земельного вопроса и российские зубры положат свои владения на алтарь возрожденной России. Кого думали обмануть фабриканты, помещики, урядники, полицейские, охранники?..

Туман рассеялся... Поднялась деревня, на которую так хотелось опереться нашей контрреволюции.

Недалек тот час, когда жестокий и кровавый режим окажется бессильным сдержать порыв революционных рабочих и крестьян!» — этими словами заканчивалась статья.

Газета слала горячий привет героической Красной Армии, добивавшей контрреволюцию.

Чем ближе подходил фронт к Одесщине, тем яростнее бесчинствовала деникинская контрразведка. Вести из белогвардейских застенков приводили в содрогание. Как гром поразило подполье сообщение о зверской расправе с А. Хворостиным, членом Одесского областного комитета партии и начальником разведки военно-революционного повстанческого штаба. Казнь Хворостина точно ножом полоснула по нашим рядам, но вызвала прилив еще более жгучей ненависти к палачам, еще крепче закалила подполье. «Одесский коммунист» посвятил светлой памяти павшего товарища горячие строки: «Озаренные великой идеей социальной революции, рядовые члены нашей партии, дети рабочих, крестьян, трудовой интеллигенции проявляют сверхъестественный героизм духа, высокую, благородную доблесть и беспримерную отвагу...»

Для связи с редакцией подпольным губкомом партии была выделена Нюра (А. М. Панкратова). Горестную весть о Хворостине принесла она. Доставила письмо, написанное им перед казнью и переданное надежными людьми.

Молодая, крепкая, с лучащимися глазами, Нюра приходила в условленное время в редакцию, принося с собой вдохновляющую струю жизнелюбия и отваги. Появившись незаметно и не раздеваясь (в комнате царил неописуемый холод), Нюра спешила поделиться новостями, затем извлекала из глубины рукавов

281

предназначенные для публикации письма, заметки, материалы. Улыбаясь, она как-то раз добавила к своему рассказу:

— Меня все ищут. Ну и буду же я висеть на деникинской веревочке.

И правда, смерть подстерегала ее, как и всех нас, на каждом шагу. Но хранили нас постоянная поддержка всего трудового населения Одессы и неиссякаемая вера в торжество дела, которому мы отдались...

«Пролетариат Одессы, равняйся!»

«Наступление на всех фронтах» — в озаглавленной так обзорной статье о ходе военных действий сообщалось: «Полная ликвидация Петроградского фронта. Припертая к Нарве армия Юденича окончательно уничтожена. На Южном фронте, овладев линией Киев — Харьков, Красная Армия уже достигла в нескольких местах Днепра. Весь участок между дугой Днепра и линией Кременчуг — Николаев находится в руках повстанцев...»

Заканчивался этот краткий обзор так: «Красная Армия не остановится, пока не уничтожит у берегов Черного и Азовского морей последние остатки белогвардейцев».

Ждать оставалось уже недолго.

Начало 1920 года. Январский номер. Он открывался короткой передовой Тараса Кострова, над которой заголовок: «Разгром». Ее сжатые, ясные и выразительные строки звучат как набат: «...Авантюры Колчака и Юденича лопнули, словно мыльные пузыри. Деникин разбит наголову. Скоро, очень скоро его встретят где-нибудь «на второй родине»...

Теперь даже добровольцы и меньшевики понимают, что контрреволюция разгромлена. Им остается призвать на помадь всю свою сообразительность и уразуметь раз навсегда, что Красная Армия бьет белую не случайно, а исполняя предначертания историк».

Оперативная сводка от 29 декабря изобиловала множеством фактов успешного продвижения красных частей на западном, южном и восточном фронтах.

Скупое, но полное значительного смысла донесение: наши части с боем овладели узловой станцией Лозовая, где захвачены пленные, 40 паровозов, 399 вагонов, из коих 49 с углем и дровами. Телеграмма «Наши трофеи», датированная «Киев, 25», перечисляет: в Фастове захвачено 20 миллионов патронов, 12 исправных паровозов, 2500 вагонов с военным имуществом,

282

железнодорожный путь у Белой Церкви забит вагонами на протяжении пяти верст. Все имущество, захваченное деникинцами при эвакуации Киева, отобрано нами в Фастове.

Еще один, январский, предпоследний номер «Одесского коммуниста». Газета призывает рабочий класс с оружием в руках готовиться к выступлению. «Пролетариат Одессы, равняйся!»— громогласно звучит боевая команда подпольного глашатая. «Винтовки в руки! Равнение на Красную Армию!» — по-военному отрывисто и строго вычеканены концевые строки передовой.

Очередная сводка радует новыми вестями: 8 января занят Херсон. Ведется наступление на Николаев и Одессу.

Завершалась труднейшая полоса подпольного существования партийной организации. Накануне прихода Красной Армии была созвана общегородская партийная конференция. Она подвела итоги деятельности за все время подполья. Много говорилось и об «Одесском коммунисте». Газета, констатировала конференция, сумела завоевать доверие у пролетарских масс. Не затихая, будила она мысль, давала перспективу, поднимала на борьбу...

Как была организована работа в редакции? На мне, фактическом редакторе, лежала та часть дела, которая относилась к отбору, подготовке всех материалов и их редактированию. Остальные члены редколлегии выполняли различные поручения.

Состав редколлегии по сравнению с первоначальным заметно поредел. Так, Елена Соколовская совсем выбыла; она была отправлена в Париж. Зигмунд (Дуниновский) был арестован. Леонид Тарский писал военные обзоры, но выступал со статьями и на другие темы. Тарас Костров, несмотря на то что был много занят организацией и ведением в подполье агитационной работы, печатался на страницах газеты очень часто. Его литературный талант уже тогда ни у кого не вызывал сомнений, и нисколько не удивительно, что впоследствии он стал одним из руководящих деятелей комсомольской печати. Годы же, когда Костров возглавлял газету «Комсомольская правда», были лучшей порой в развитии творческих сил этого весьма одаренного, но, увы, рано ушедшего из жизни журналиста.

Был кооптирован в состав редколлегии и Ингулов, известный в подполье под кличкой «Сергей». Острые, с веселым и злым задором, его фельетоны, как и фельетоны Кострова, помогали подполью и были очень популярны. Ингулов вел в подпольной организации военную работу, будучи членом губкома партии и начальником военно-революционного повстанческого

283

штаба, и это обстоятельство не позволяло ему глубоко входить в редакционные дела.

...«Да здравствует победоносная Красная Армия!» С этим ликующим лозунгом, набранным во всю первую страницу, вышел «Одесский коммунист» в феврале 1920 года. Это был 148-й номер газеты, последний перед выходом из подполья. И столь же боевой, призывный трехколонный лозунг «Да здравствует революционная Одесса!» на последней газетной странице.

Красная Армия вплотную подошла к городу. На окраинах завязалась перестрелка. Когда я утром, по своему обыкновению, отправился в редакцию на Ольгиевскую, перестрелка шла уже на улицах города. Белогвардейцы стягивали к портовым причалам под защиту английских военных кораблей остатки своих разбитых частей.

Вечером начал заседать военно-революционный комитет города Одессы.

В час ночи 8 февраля 1920 года состоялось первое легальное заседание губкома. Председательствовал Логинов. Среди самых неотложных вопросов обсуждался и вопрос о печати. Мне были поручены обязанности ответственного редактора. Предстояло срочно организовать выпуск «Одесского коммуниста» — теперь уже в иных, нормальных условиях жизни редакции, типографии, экспедиции. Материальной базой для газеты должны были служить типография и помещение закрытой в числе других вражеских рупоров газеты «Одесские новости».

Прямо с заседания я отправился с несколькими товарищами на Екатерининскую, в прежнюю, на время покинутую редакцию. Мы шли по тревожно пустынным улицам. Кое-где еще раздавались выстрелы. Шаги наши гулко отдавались в тишине. Громко стучало сердце. Пылала голова...

В глубине двора ярко светились окна типографии. Здесь нас уже ждали рабочие и кое-кто из профессиональных журналистов, чье искреннее отношение к нам было известно и проверено по связям с подпольем. На других мы не рассчитывали: меныневиствующие литераторы бежали вместе со своими хозяевами, изрыгая потоки брани.

Распределив наспех обязанности, приступили к срочному выпуску газеты. Номер вышел в уменьшенном формате на двух полосах. Газета радостно приветствовала родную Красную Армию, принесшую рабочим и крестьянам столь желанную свободу. Передовая была посвящена празднику освобождения Одессы от врагов трудящихся. Остальной материал номера со

284

стоял из немногих телеграмм, приказов военно-революционного комитета, нескольких информационных заметок.

Занималась заря, когда мы покидали типографию. Пущенная полным ходом ротационная машина уже выдавала тысячи экземпляров «Одесского коммуниста», возвещавшего о начале новой жизни в освобожденной Одессе.

Б. М. Яковер

Тысяча случайностей

В одесское большевистское подполье, в котором предстояло организовать типографское дело, я пришел вооруженный кое-каким опытом не лега лигой работы. Приобрел я его в другом подполье — в дни англо-французской интервенции.

По примеру прошлого решили наладить печатание газеты в каменоломнях на Куялькике, там, где уже раньше славно поработала наша тайная типография. Каменоломни просторны, вместительны, с большим количеством входов и выходов. Вряд ли здесь нас кто-нибудь отыщет, думалось мне.

Ночью в несколько приемов, со всеми предосторожностями, доставляем в укрытие печатную машину «лилипут» (конечно, в разобранном виде), шрифты, краски. Итак, база для печатания есть, и теперь скоро можно приниматься за дело...

Последние советские части покинули город... А вскоре пришли белогвардейцы.

Пора приступать к выпуску подпольной газеты. Но из беседы с рабочими типографии одной из белогвардейских газет выяснилось, что контрразведка знает о нашей типографии. Каменоломни раскрыты!

Провал! Положение с выпуском «Одесского коммуниста» серьезно осложнилось. А подпольный комитет партии требует организовать набор и печатание газеты во что бы то ни стало. Что делать? Есть один выход: связаться с частными типографиями кустарного типа. Хозяйчики, которым они принадлежат, далеки, конечно, от какой-либо идейности, и прельщают их только деньги. Но переговоры с ними надо вести с помощью третьих лиц. Знать нас они не должны.

Нашелся, наконец, и посредник. Первый номер будет напечатан в типографии на Тираспольской улице. Одновременно

285

договоршшсь с владельцами других типографий — на Торговой улице, на Пушкинской и еще кое-где. Печататься в одной и той же типографии опасно.

Но иметь в своем распоряжении типографию — это еще полдела. Требуется экспедиция. Организовать доставку газет из типографии — труднейшее дело в условиях подполья. Без верных людей сделать этого нельзя. Экспедиция обосновалась в двух местах: на углу Прохоровской, в доме № 53, и на Глухой, в квартире рабочего Чепурного. Сюда и доставлялись номера газеты. Происходило это так. Газеты укладывали на дно корзины, с. какими хозяйки обычно отправляются на рынок, а сверху насыпался лук, картофель, другие овощи. Экспедиторами работали две женщины. Отсюда, с базы, «Одесский коммунист» переправлялся надежным людям на предприятия и распространялся среди рабочих.

Несмотря на исключительно тяжелые условия подполья, мы старались, чтобы номер газеты выглядел чисто и опрятно, выходил в свет без технических неряшливостей, создающих впечатление торопливости, поспешности. Часто заголовки набирались в других типографиях, а затем уже вставлялись в оставленные для них места на полосе номера. Как бы ни было трудно и опасно, корректура каждого номера неизменно доставлялась в редакцию и там тщательно просматривалась. Такой стиль строгого, требовательного отношения к печатному слову сложился с первых дней подполья и соблюдался в любых обстоятельствах.

Конечно, не все обходилось у нас гладко. Иногда обстоятельства складывались даже драматично.

Однажды ночью пришел я в типографию на Ланжеронов- ской, напротив городского сада, чтобы проверить, как идет печатание очередного номера. И вот владелец типографии отводит меня в сторону и сообщает о досадном случае: значительная часть оригиналов пропала. Я был потрясен. Как быть? Где искать среди ночи редакторов? Нельзя же допустить, в самом деле, выпуск номера с пробелами. Да и как объяснить эту неожиданность читателю? Мне, правда, был известен весь состав редакции, но я не знал адресов. Выручила из беды Нюра (Анна Михайловна Панкратова), к которой я кинулся за помощью. Она ночью подняла с постели нужных товарищей, и недостающая часть материалов поступила в типографию для немедленного набора.

Номер был спасен, без опозданий отпечатан и доставлен в экспедицию к назначенному времени. Больше всего досталось тревог и волнений самой Нюре. В течение ночи она не

286

сколько раз отправлялась в путь из типографии на квартиры редакторов и обратно. А ведь это грозило ей смертельной опасностью. Хождение ночью было строжайше запрещено властями, и патрули могли в любой момент открыть стрельбу без предупреждения. И все же меньше всего тревожилась Нюра за себя. Ее заботило одно: «Одесский коммунист» должен выйти в срок.

Выпускать газету было нелегким делом, и зависело оно подчас буквально-таки от случайных обстоятельств.

Взять хотя бы бумагу. Простой, казалось бы, вопрос, тем более если она имеется. Сколько, однако, хлопот с ней! Бумага требуется определенного формата. Ее нужно, стало быть, резать. А где? И вот сам дивишься хитрости, с какой приходилось выходить из положения. Под видом переплетной артели снимаем помещение в типографии Шермана. Сюда привозим бумагу, так сказать, на легальном основании, здесь разрезаем и отсюда уже тайно переправляем в типографию. Все уладилось? Вроде бы да. Но нет. Новое и совершенно неожиданное затруднение. У хозяина типографии на Тираспольской улице заболел брюшным тифом сын. В горячечном бреду он кричит: «Идет полиция, нас накроют». Комната, где лежит больной, отделена от типографии тонкой деревянной перегородкой. В типографию заходит народ. Перепуганный насмерть хозяин категорически требует:

— Уходите, ни за какие деньги не берусь больше за это дело!

Пришлось перейти в другую типографию.

Или вот: ранним утром к одному из наших «экспедиторов» стучит в окно девятилетний мальчуган. Это сын рабочего Че- пурного, на квартире которого нелегальная экспедиция. Его послали передать, что квартал оцеплен полицией, готовится облава. А в экспедицию уже доставлена партия свежеотпечатанных номеров «Одесского коммуниста». С большим трудом удалось добраться до экспедиции и перенести все газеты в потайное место. Дело обошлось на этот раз благополучно.

Партийное задание выполняется. Газета выходит. Большевистский голос не перестает звучать из подполья. Наряду с газетой выпускаются листовки, прокламации, воззвания военно-революционного комитета... И все это должно печататься совершенно неотложно...

Незадолго до бегства деникинцев из Одессы со мною приключилась неприятность. Как ни соблюдал я конспирацию, но однажды по выходе из типографии был задержан патрулем, подосланным, по-видимому, провокатором. Коротенький диалог, и мне дают понять, что речь идет о деньгах.

287

Патрульные не стремятся во что бы то ни стало арестовать меня. Нет, им нужно «заработать». В кармане у меня 2 тысячи рублей, но с меня требуют иную сумму — 5 тысяч. Однако патруль сговорчив и, кроме того, верит в мою честность. Готов подождать. Заплатите? — спрашивают. Предложено серьезно. Осторожности ради, перестаю выходить на улицу, через доверенное лицо сообщаю на явочную квартиру о сделанном мне предложении и ожидаю указания: продолжать ли работу?

Мне отвечают: «Уплатить «долг» и, осторожно работая, выпускать газету».

...Сто сорок пятый номер, сто сорок шестой номер... В них уже слышны отголоски победоносного наступления Красной Армии. Пестреют бодрые заголовки. Окончательная победа не за горами.

Сто сорок седьмой номер. Разложение в «добровольческих» частях, во всем деникинском аппарате достигает предела. Но укусы белых становятся еще более ядовитыми. Свою злобу и бессильную ярость они вымещают на беззащитном населении.

Сто сорок девятый номер. На этот раз в типографию вхожу уверенно, не принимая обычных мер предосторожности. Части Красной Армии на подступах к городу. Они уже в самом городе. Уж нечего думать о подпольном «Одесском коммунисте». Время заботиться о выходе легальной газеты — таково распоряжение военно-революционного комитета.

Пробираясь по улицам города, носящим следы отступления «добровольцев», у моста на Екатерининской площади попадаю в полосу ожесточенной перестрелки. Еще квартал, и я в типографии буржуазных «Одесских новостей», прекративших свое существование вместе с изгнанием деникинской власти. Рабочие, которых я застаю здесь, радостно возбуждены. Они готовы выпускать снова открытый, легальный орган партии большевиков.

С. Б. Ингулов

Тихий Зигмунд

В сборнике Истпарта «Памятник борцам пролетарской революции» напечатано следующее письмо: «Дорогие товарищи! Я был арестован во вторник, т. е. неделю тому назад. При мне ничего не найдено. При аресте билине веря, что я поляк.

288

Весь вторник я провел в уголовном розыскном, ночь со вторника на среду провел в Петропаловском участке. Приблизительно до полудня был спокоен, т. е. думал, что меня отпустят скоро; через полчаса меня позвали на допрос. Там меня били около часа; били резиной, ногами, крутили руки и ноги, одну ногу вытянули к лицу, другую к затылку, поднимали за волосы, клали на пол и танцевали по телу, били в лицо, зубы, но так, чтобы не оставалось повреждений. Наконец, взбешенный моим молчанием Иваньковский, первая сволочь в мире, ударил меня револьвером по голове. Я упал, обливаясь кровью. Несколько раз падал в обморок. Под влиянием нахлынувшей апатии я сознался, что работал. Мне грозит смертная казнь, если до того не случится чего-либо исключительного. Ночью я два раза пытался выброситься из окна четвертого этажа, но меня хватали и снова били. На рассвете меня опять вызвали на допрос, требуя, чтобы я назвал фамилии и адреса товарищей, работавших со мной. Снова били долгое время и ничего не добились, так как на все вопросы я отвечал незнанием. Велели подписать дознание в том, что я уже сознался. Я подписался, после чего Иваньковский, махнув рукой, велел отправить меня в какой-нибудь участок. Фактически я уже распрощался с жизнью, и если волею случая останусь жить, это будет для меня приятный и неожиданный подарок, выигрыш жизни. Теперь, когда рана на голове зажила, когда боль во всем теле не так ощутительна и живительные силы снова овладели организмом, а ближайшие перспективы на* воле так заманчивы, хочется жить, жить во что бы то ни стало. Без борьбы не сдамся, без борьбы не умру, и если все же придется умереть сейчас, то встречу смерть с высоко поднятой головой. Прощайте! Ваш Зиг.»

Это письмо взято из подпольного «Одесского коммуниста». В том номере газеты, откуда перепечатано «Правдой» и из «Правды» сборником Истпарта. Рядом напечатано еще другое, более короткое:

«Дорогие товарищи! Я уже писал вам, что пал жертвой провокации. Под влиянием пыток и избиений я сознался. Сегодня предстоит суд — скорый, но неправый. Меня, возможно, расстреляют. Ухожу из жизни со спокойной совестью, никого не выдал. Будьте счастливы и доведите дело до конца.

Прощайте! Ваш Зигмунд» ¹

¹ «Памятник борцам пролетарской революции, погибшим в 1917— 1921 гг.». Сборник материалов. М—Пг., 1923.

289

Его расстреляли.

Судили семнадцать. Из них девять приговорены были к смерти. Вечером смертников должны были повести в тюрьму, чтобы ночью расстрелять. По дороге мы с группой железнодорожников готовили нападение. Дежурили до поздней ночи, наткнулись на офицерский отряд, вступили с ним в перестрелку и рассыпались. Приговоренных не отвели в тот вечер в тюрьму. Приговор был приведен в исполнение в участке.

Расстреливали издевательски медленно. Перед этим били прикладами, шомполами, вновь пытали. Умерла молодежь с песнями на устах.

Зиг, Зигмунд, Дуниновский, Дунин, Вишневский, Лотов — это все он. Кто он был настоящий, так я и не знаю. Кажется, Лотов. Это псевдонимы всего за шесть месяцев деникинского подполья на юге Украины...

Журналист, редактор мелитопольских «Известий», редактор органа политотдела 58-й дивизии «Борец за коммунизм», Лотов у нас сидел на явке, заведовал паспортным бюро, выполнял и другую работу. Но, конечно, он не рвал с газетой. Журналист — одержимый. Что бы ни делал он — к газете вернется...

Зигмунд был членом редакции подпольного «Одесского коммуниста». Писал мало. Больше возился с техникой. В нелегальной редакции техника — все. Написать, собрать материал — пустяковое дело, напечатать — вот самое трудное.

Газета выходила регулярно, приводя в отчаяние контрразведку и «главноначальствующего Новороссийской области» генерала Шиллинга. Зигмунд был связан с рядом типографий, печатал в них листовки, паспортные бланки, свидетельства об освобождении от воинской повинности.

Это был типичный газетчик-подпольщик. Со спокойным видом, в кургузом пальтишке и в студенческой фуражке, сдвинутой прямо на пенсне, он тихо насвистывал «Сильву», расхаживал по улицам, держа левую руку в кармане... Здесь он держал всякую нелегальщину с таким расчетом, чтобы всегда можно было ее выбросить. Мы почти ежевечерне посещали оперетку и иногда занимали весь ярус галерки. Зигмунд здесь разгружал свой карман, передавая нам свежие номера газеты, бланки и листки.

Недолго ему пришлось поработать. Провал «сжег» наши явочные квартиры. «Сгорела» и «Посредническая контора» Дуниновского на Херсонской. Спасаясь от ареста, он переехал на мою квартиру, но здесь уже была засада. В его левом кармане нашли пачку паспортных бланков.

290

Мы, чудом уцелевшие и чудом сохранившие свое детище «Одесский коммунист», не один раз — ив товарищеской среде, и на столбцах сначала нелегального, а затем легального органа губкома партии «Одесского коммуниста» — вспоминали о тихом Зигмунде, журналисте, вышедшем из самой революции и за нее мученически погибшем.

П. Т. Пастернак

Висунская республика

Непокорное оно, село Висунск!

Началось с террористических актов — уничтожения нескольких представителей государственной стражи — так называлась деникинская полиция. А вскоре широко развернулось повстанческое движение, которое вобрало в себя все трудовое селянство Висунска, проникнувшееся сознанием, что жить под деникинской пятой невозможно. Восстание требовало организованности и, конечно, руководителей, которые способны были бы организовать, сплотить людей для решения боевых — и не только боевых — задач. Нашлись эти руководители: Ф. С. Юхи- менко, 3. М. Мурлян, В. Н. Яриловец, А. Т. Переяслав и другие.

Готовясь к восстанию, руководители связались с Одесским, а также с Николаевским и Херсонским подпольными комитетами большевиков. А уже в начале сентября 1919 года на ви- сунском кладбище состоялось большое нелегальное совещание. Руководил им Ф. С. Юхименко. На совещании было около 80 человек. Решили немедленно приступить к организации партизанского отряда. Отряд был сформирован и насчитывал 275 штыков и 35 сабель при двух пулеметах. В состав его влились повстанцы Березнеговатого и других близлежащих сел.

Через некоторое время Одесский подпольный комитет прислал в Висунск своего представителя. Прибыли также представители из Херсона и Николаева. На совещании, состоявшемся 21 сентября с их участием, был обсужден план организации вооруженного восстания во всей округе. Ф. С. Юхименко и другие висунцы на следующий же день установили связь с соседними селами и предложили создать в них повстанческие группы. Дело быстро продвинулось, и несколько дней спустя в Висунск поступили донесения: в селах

291

организованы многочисленные группы, готовые в любую минуту встать с оружием в руках в ряды повстанцев биться за Советскую власть. Так, в селе Большая Александровка в отряде насчитывалось 600 человек, в Новом Буге — 200, а Баштанка обещала прислать хорошо вооруженный отряд численностью 600 человек.

Слухи о готовящемся восстании, очевидно, дошли до коменданта Херсона полковника Саликова. В Висунск был послан карательный отряд из 120 человек с пушками под командованием бывшего пристава Богомолова. Двигаясь к Висунску, каратели расстреляли по пути многих крестьян в Ново-Петровке, Снигиревке, Любомировке и других селах. Но деникинцы не добились цели. Беспощадная жестокость вызвала лишь новый взрыв возмущения, и крестьяне сотнями вливались в ряды повстанцев.

Утром 24 сентября отряд Богомолова подошел к Висунску. Ударили в набат. На помощь партизанам поднялось почти все взрослое население. Каратели были отбиты. Богомолов, раненный в бою, бежал с остатками своего отряда в Херсон.

...Общесельский сход в Висунске. Повстанцы заявляют: они готовы бороться против белогвардейцев до последнего вздоха! Тут же, на сходе, избирается ревком. В его составе Ф. С. Юхименко (председатель), В. Н. Яриловец (заместитель), 3. И. Мурлян и другие. С этого дня Висунск стал главной базой повстанцев.

Повстанческий военный комиссариат объявил набор бойцо! в партизанские отряды, занялся их вооружением, разработал порядок обороны Висунска, Березнеговатого и соседних сел, Наш отряд насчитывал уже около 500 бойцов.

Стремясь раздавить очаг партизанской борьбы, деникинцы предприняли 1 октября второе наступление на Висунск, на сей раз с двух направлений: со стороны Снигиревки двигался отряд из 600 человек, вооруженный орудиями и пулеметами, иод командованием капитана Молодцова; от станции Явкино — отряд поручика Заикина такой же численности. Белогвардейцы потребовали сдаться без боя. Но повстанцы отказались даже дать ответ на это наглое требование. Парламентеров задержали и препроводили в висунский ревком. В тот же день каратели начали яростное наступление. Бой продолжался до самой ночи, но и на этот раз враг был разгромлен.

Но белогвардейцы не отказались от дальнейших попыток разгромить партизан.

В предвидении нового наступления стало особенно ясно, чтс без содействия крестьян всей округи висунские повстанцы едва

292

ли сумеют одолеть белых. Поэтому на другой же день ревком разослал своих гонцов во все соседние села за помощью. В одно из самых больших сел — Березнеговатое приехали Юхименко и Мурлян. Много выступило ораторов на созванном митинге. Были и такие, кто предлагал подождать с вооруженным восстанием. Однако такого рода речи встретили дружный отпор батраков и бедняцко-середняцкой части населения. После горячих споров собрание решило присоединиться к восстанию и признать его руководителем висунский ревком.

Ревком выпустил на украинском языке несколько листовок и воззваний с призывами к крестьянам вступать в партизанские ряды. «Боритесь против белых и иных бандитских отрядов, против угнетателей и грабителей украинского народа, за Советскую власть!..» — говорилось в одном из них.

И эти обращения сыграли свою роль: в Бисунск стали стекаться сотни крестьян, готовых с оружием в руках защищать народную власть.

На призыв Висунска первой откликнулась Большая Александровна, приславшая отряд, вооруженный несколькими пулеметами и артиллерийским орудием. Правда, пушка была без замка, но местные мастера изготовили замок собственной конструкции, после чего орудие не раз посылало смертоносные гостинцы врагу. Прибыли подкрепления и из других сел.

Теперь Висунский ревком стал готовиться к боям более значительным по масштабам. Но чтобы партизанская оборона была успешной, решили провести одну важную организационно-политическую меру. И вот 21 октября в Висунске состоялось собрание селян с участием представителей окрестных сел. Ви- сунск вместе с окружающими населенными пунктами был торжественно провозглашен независимой народной республикой. Тут же было избрано правительство республики: председатель — Ф. С. Юхименко, нарком по военным делам и командующий висунской армией — В. Н. Яриловец, начальник кавалерии — 3. М. Мурлян. Были избраны также народные комиссары финансов, продовольствия, юстиции. Вошли в состав правительства также представители ряда сел — Большой Александрова, Ново-Севастополя и других.

Участники этого памятного собрания, конечно, отдавали себе отчет в том, что Бисунск не может быть ни отдельным, ни независимым государством и что провозглашение республики диктуется суровой обстановкой борьбы. Организовать восстание крестьянства против угнетателей — именно в этом был главный смысл этого акта. И цель была достигнута. Трудящиеся действительно рассматривали Висунскую республику

293

как подлинную защитницу их интересов и всеми средствами поддерживали ее.

...После двух неудачных попыток разгромить Висунск деникинское командование на некоторое время оставило нас в покое. Это позволило пополнить свои силы, наладить тесную связь с бапгганскими и другими партизанскими отрядами. К концу октября в повстанческих отрядах насчитывалось до трех с половиной тысяч бойцов. Одной только конницы, которой командовал Захар Мурлян, было более 1500 сабель. Сколотив солидную боевую силу, руководство республики приступило к подготовке наступления на Херсон и Николаев с целью дезорганизовать тылы деникинцев. Намечалось выводить из строя дороги, захватывать военные обозы, разоружать воинские части и помогать таким образом Красной Армии.

Стоит сказать также, что в те дни к нам неоднократно приезжали посланцы от Махно и Петлюры с предложениями объединиться с ними. Но, выполняя волю народа, наше правительство всякий раз отвечало отказом. Мы поддерживали связь с полевым штабом Красной Армии и с Николаевским подпольным комитетом большевиков и выполняли их боевые задания.

Был конец октября, когда наши отряды повели наступление через Снигиревку на Херсон. Вечером они неожиданно для белогвардейцев подошли к городу и ворвались на вокзал и в предместья. Натолкнувшись на бешеное сопротивление противника, партизаны вынуждены были снять осаду города, продолжавшуюся двое суток, и отступить. Наши войска отошли на станцию Снигиревка.

Висунские партизаны причиняли белогвардейцам много беспокойства. Особенно успешным был наш поход на станцию Явкино. Николаевский подпольный комитет через своих связных сообщил штабу висунских партизанских отрядов, что по железнодорожной линии Николаев — Знаменка на фронт отправляется в эшелоне большая группа офицеров. Из Висунска на Явкино вышли кавалеристы Мурляна. Как вихрь налетели они на офицерский эшелон. В короткой яростной схватке белые были разгромлены: 75 офицеров были убиты в бою и много их взято в плен.

...Со всех концов Херсонщины под красные знамена партизан стекалась в Висунск молодежь. Восстание разрасталось до таких размеров, что генерал Слащев вынужден был снять с фронта несколько пехотных полков. Не раз вместе с карателями полковника Саликова предпринимали они атаки на Висунск. И каждый раз терпели поражение.

В ночь на 20 ноября 1919 года белогвардейские полки с

294

двумя батареями и эскадроном кавалерии повели решительное наступление на Висунск. Все население Висунска и Березнего- ватого приняло участие в этом бою. Взрослые дрались с врагом, подростки подносили патроны, женщины перевязывали раненых. К утру выяснилось: не хватает патронов. Несколько смельчаков решили добыть их у белых. Операция удалась, и у нас оказалась целая подвода с боеприпасами.

Во второй половине дня противнику удалось захватить северную часть села. Укрепившись в южной его части, наше войско продержалось до поздней ночи. На рассвете 21 ноября повстанцы организованно отступили через Давыдов Брод к Малой Александровне.

С жестокими боями пробивались партизаны на Кривой Рог навстречу Красной Армии, наступавшей из Екатеринослава.

В январе 1920 года висунские партизаны, отряды которых к тому времени значительно пополнились за счет вступавших в них по пути партизан других районов, соединились с регулярными частями Красной Армии.

Правительство Висунской республики сложило свои полномочия.

С. Гайдук, С. Теселько

Непримиримая Баштанка

Баштанка — крупное село на юге Украины, 2 тысячи дворов. Земля, в основном, принадлежала помещикам и кулакам. Жестокой эксплуатации подвергались малоземельные, безлошадные крестьяне и батраки, которые составляли преобладающую часть населения. Такой была Баштанка в прошлом.

Баштанка лежит неподалеку от Николаева, значительного по тем временам промышленного центра, и его влияние накладывало свою печать на духовную жизнь крестьян-бедняков. Крестьяне массами отправлялись в город на заработки и обычно устраивались на судостроительные заводы «Наваль» и «Рус- суд». Здесь они были свидетелями, а нередко и прямыми участниками рабочего движения. Получив революционную закалку, беднота, возвращаясь домой, становилась сознательной и организующей силой в деревне.

295

С большим воодушевлением встретили беднейшее крестьянство и батраки весть о социалистической революции. К этому времени вернулись в село те, кто был выслан царскими властями за революционную деятельность. Вернулись и солдаты, участники октябрьского штурма в Петрограде. Среди них были Марк Прихода, Михаил Прядко, Семен Дубяга и другие. Они и стали организаторами многочисленных митингов и собраний, на которых разъясняли подлинную суть происшедшей революции и подписанных Лениным декретов о земле и мире. Создали в Баштанке волостной революционный комитет, и первой его заботой стал раздел помещичьей земли и имущества среди малоземельных и безземельных крестьян.

В период немецкой оккупации Украины, в 1918 году, крестьяне Баштанки под руководством ревкома выступили против оккупантов и украинских буржуазных националистов. Повстанцы разгромили варту (полицейское управление), а затем разбили направленные в разное время в Баштанку три карательных отряда...

Баштанка осталась советской.

В марте 1919 года в Баштанку вступили регулярные части Красной Армии. В созданный волревком вошли В. Гайдук (председатель), М. Прядко, И. Самойленко, М. Прихода, А. Не- баба, М. Дубогрей. А в июне прибыл представитель Николаевского комитета партии с целью помочь организовать в Баштанке коммунистическую ячейку. Она была создана, и в нее вступили М. Прядко, В. Гайдук, И. Руденко (секретарь) и другие. Коммунисты привозили из Херсона и Николаева политическую литературу, устраивали собрания, проводили беседы. На фронт отправлялись хлеб, фураж. Налаживалась материальная помощь сельской бедноте.

Передышка оказалась кратковременной. В августе деникинская армия заняла Николаев и прилегающий к нему район. Заняла и Баштанку. Под защитой белогвардейцев помещики отбирали у крестьян землю, имущество, зверски расправлялись с беднотой...

И вновь поднялись жители Баштанки. Поначалу выступали небольшими группами. Приводили в негодность железнодорожное полотно на линии Долинская — Николаев, совершали мелкие диверсии. 16 сентября 1919 года стало днем открытого выступления. На многолюдном собрании крестьян, созванном по инициативе большевиков, действовавших в это время подпольно, вынесли решение: восстановить Советскую власть и организовать повстанческий комитет. В состав его вошли 11 человек. Белогвардейская власть была свергнута. Начала свое

296

существование Баштанская республика. Имя это ей дали сами повстанцы.

Повстанческий комитет поддерживал крепкую связь с николаевским большевистским подпольем. От него получал информацию, указания. Чтобы сделать связь с подпольным комитетом регулярной, был выделен специальный связной.

Вскоре в Баштанке сформировали небольшой отряд из 50— 60 партизан. Он быстро пополнялся и через несколько дней насчитывал уже более пятисот бойцов. В соседние села Привольное, Горожино, Ново-Григорьевку, Пески, Христофоровну, Константиновну и другие повстанческий комитет направил членов партии и активистов для организации там партизанских групп.

Спустя две недели было уже пять отрядов, в которых состояло свыше 2 тысяч вооруженных партизан, готовых сражаться с белыми. Население оказывало им всяческую поддержку, снабжая оружием и продовольствием.

Перед партизанами была поставлена задача — не пропускать ни одного поезда, никаких грузов, отправлявшихся белыми из Херсона и Николаева на фронт. И с этим партизаны справились. Не раз разрушали железнодорожную линию между станциями Явкино — Ново-Полтавка — Лоцкино и в других местах; задерживали продовольственные обозы и гурты скота, которые белые перегоняли для снабжения своей армии; выводились из строя большие участки телеграфной линии Херсон — Николаев — Полтава — Харьков.

Деникинский генерал Слащев, утвердившийся в Николаеве, неистовствовал. Карательным отрядам он дал категорический приказ: положить конец существованию этой проклятой Баш- танки! И вот 22 октября 1919 года, восстановив движение по железнодорожной линии, разрушенной партизанами на двадцать километров по обе стороны от Баштанки, белые под прикрытием бронепоезда повели широкое наступление. Но деникинцы натолкнулись на упорную оборону повстанцев, и наступление захлебнулось. Понеся большие потери убитыми и ранеными, враг отступил.

Отбив первый натиск деникинцев, повстанческий комитет вовсе не рассчитывал, что каратели оставят Баштанку в покое. Баштанская республика, ее люди были всегда начеку. Она располагала широкой сетью оповещения. С какой бы стороны ни появлялся противник, донесение поступало тотчас же, и оборона организовывалась незамедлительно.

Николаевский подпольный комитет, во главе которого стоял «Сергей» (Ингулов), прислал в конце октября в Баштанку

297

своего представителя — товарища Афанасия. Это был энергичный коммунист, рабочий, сумевший завоевать большой авторитет у селян. От него мы узнали, что в Николаеве готовится восстание против деникинцев. Приняли решение объединить усилия баштанских партизан и николаевских рабочих.

Отряды баштанцев выступили в направлении Николаева. По пути заняли села Калиновку, Гороховку и станцию Водопой. Отсюда в город отправилась группа разведчиков. Один из них — М. И. Реця был схвачен белыми. После чудовищных пыток, ничего не добившись от него, деникинские палачи повесили отважного партизана на телеграфном столбе на Соборной улице в городе Николаеве. Больше недели белые не позволяли снять труп Реця, а потом его бросили в реку Ингул.

...Бои с деникинцами завязались у станции Водопой. Партизаны отбросили противника, белые отступили. Однако наши разведчики так и не смогли пробраться в Николаев и связаться с подпольным комитетом. Выступление рабочих не состоялось. Не зная ни численности, ни расположения сил противника, командование партизанского отряда отдало приказ вернуться в Баштанку.

Хорошо вооруженные деникинские войска 10 ноября начали новое крупное наступление на Баштанку. Повстанческие отряды заняли оборону на нескольких участках общей протяженностью шесть километров — от железной дороги до каменоломен. Бой длился до позднего вечера. Внезапный удар нашей кавалерии, которой командовал Балух, по левому флангу белых решил исход сражения. Потеряв многих убитыми и ранеными, каратели к ночи отступили.

Чтобы подавить сопротивление партизан, генерал Слащев вынужден был принять самые решительные меры. Срочно были переброшены с фронта две дивизии, которые с ходу развернули наступление на Баштанку. Двое суток мы вели жестокий бой с превосходящими силами белых. Наши передовые отряды были оттеснены от станции Явкино и колонии Доброе.

Обстановка для партизан осложнилась. Как усилить оборону? На совещании командиров за отдельными отрядами и группами закрепили определенные участки. Провели собрания партизан, разъяснили им предстоящую боевую задачу. Партийная ячейка, заседавшая совместно с повстанческим комитетом, решила срочно обратиться за помощью к Висунской республике, созданной красными повстанцами в соседней Берез- неговатской волости с центром в селе Висунск. Для переговоров с висунцами от нашего повстанческого комитета были посланы пишущие эти строки.

298

Ночью незаметно мы перешли занятую белыми железную дорогу и вскоре прибыли в Висунск. Повстанческий комитет решил оказать помощь и срочно направить в Баштанку кавалерию и отряды пехоты.

Больше тысячи висунских повстанцев с трехдюймовыми орудиями и тремя пулеметами подошли на следующий день к селу Явкино, расположенному в семи километрах от железнодорожной станции того же названия. Но здесь пришло известие, что утром 12 ноября, продвигаясь по железной дороге Херсон — Екатеринослав, крупные силы белых перешли в наступление на Висунск. Висунские повстанцы были вынуждены спешно вернуться в родные места. Договорились с командиром их отряда 3. Мурляном, что баштанские партизаны отступят в случае необходимости на Кривой Рог. Туда же, если сложится неблагоприятная обстановка, отходить и висунским повстанцам.

И в тот же день озверевшие деникинцы снова атаковали Баштанку со стороны станции Явкино. Два дня шли упорные, кровопролитные бои. Несмотря на численное превосходство, все попытки белых сломить баштанцев не принесли успеха. Тогда деникинцы, используя свежие, только что прибывшие войска, стали окружать село.

Героически дрались в этих боях не только повстанцы, ко буквально все трудовое население Баштанки. Однако силы были неравными, и белогвардейцы, не без помощи кулаков, прорвали нашу оборону и вступили в Баштанку. К вечеру сопротивление отдельных групп партизан было сломлено.

Началась дикая расправа. По приказу Слащева Баштанка была отдана на разграбление деникинской солдатне. Больше недели продолжалась кровавая оргия, сопровождавшаяся грабежами и насилиями. Повсюду пылали пожары. От трехсот крестьянских хат остались только кучи пепла и обуглившиеся бревна. Партизан расстреливали на месте — погибло около пятисот человек. Одновременно белогвардейцы прочесывали окрестные села и хутора, где могли найти убежище партизаны. Лишь небольшой части повстанцев удалось спастись. Они ушли в отдаленные села и в глубоком подполье продолжали борьбу.

История украинского села Баштанка в годы гражданской войны — это героическая эпопея о людях, вступивших в отчаянную схватку с силами старого мира, с белогвардейщиной, пытавшейся вернуть отнятые революцией привилегии и земли свергнутым эксплуататорам. И эта самоотверженная борьба нашла признание в благодарной памяти советских людей. Отмечая заслуги крестьян села Баштанки, IX Всеукраинский съезд Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов в 1925 году наградил село Красным Знаменем.

299

М. Н. Ленау

Николаев. 1919 год.

После короткого боя под Николаевом наши части, отошедшие из Херсона, стали отступать к переправе через Буг. По улицам проходили товарищи, друзья. Тяжело было расставаться с ними нам, остающимся для работы в подполье, нельзя было к ним подойти, в последний раз попрощаться. На улицах шныряли темные личности, наблюдавшие как за отступающими, так и за стоящими на тротуарах рабочими и работницами. Многих из друзей я видел в последний раз. Одни из них пали в боях, другие были расстреляны белогвардейцами, третьи погибли от сыпняка...

В Николаев вступила слащевская конница. Буржуазия ликовала. Замелькали белые платья буржуйских дочек, которые высыпали на улицу, разодетые по-праздничному, и посылали воздушные поцелуи золотопогонным «освободителям города».

Генерал Слащев со своим штабом, чествуемый кадетами, торжественно праздновал победу над Николаевом.

И уже в это самое время большевистское подполье начинало разворачивать свою деятельность. Оно готовилось к длительной и упорной работе в деникинском тылу.

...Я нанял квартиру у одного знакомого, у которого одно время жил в 1918 году во время австро-германской оккупации. Не ошибся я в нем и на этот раз. Семья квартирохозяина оказала нам немало ценных услуг, хотя все они хорошо знали, какой опасности подвергаются за укрывательство коммунистов.

Не успел я еще как следует обосноваться на снятой квартире, а ко мне уже стучались. Пришел Гриша Хазанов. Он оставался руководить подпольной комсомольской организацией в Николаеве. Вместо того, чтобы поздороваться, Гриша сразу же приступил к делу:

— Какие у тебя документы?

300

— Никаких, кроме партийного билета и удостоверения, написанного на лоскутке полотна чернильным карандашом.

— Ни к черту не годится!.. Эге, да у тебя, брат, физиономия студента. Студенческая фуражка (я купил ее в шапочной мастерской накануне перехода на нелегальное положение) тебе к лицу. Ты студент...

И Гриша вытащил из-за пазухи студенческую книжку Новороссийского университета на имя Любимова. На случай, если придется подвергнуть испытанию мои знания, а на этом я мог сорваться, Гриша вручил мне второй документ — билет студента Одесской консерватории (я был неплохим музыкантом, умел играть на флейте, пианино и других инструментах).

Через час у меня в комнате уже перебывало несколько человек подполыциков-комсомольцев. Целая комсомольская ячейка!

В целях конспирации потом ко мне меньше стали ходить. Денег у меня было много, но совзнаками, и как только сов- знаки были аннулированы деникинскими властями без замены, я оказался без копейки в кармане. Меня-то кое-как подкармливали домохозяева, но положение Гриши было отчаянным.

Изможденный, худой как щепка, он работал не покладая рук. Питался сухарями и солеными огурцами. Наладить связь с другими оставшимися в подполье товарищами-партийцами в первое время не удавалось.

Я решил помочь Грише и нанялся тапером — пианистом в оркестре, игравшем при буфете на Морском бульваре. Играл два вечера и заработал двадцать рублей, которыми поделился с Гришей. Парень ожил. Но на третий вечер пришлось бросить таперство, так как я столкнулся с белым офицером, которого допрашивал перед отступлением из Херсона. Я бежал из оркестра, скрывшись в многолюдной толпе, гулявшей по бульвару.

Я встретился с одним из николаевских подпольщиков — Сашей. Он сообщил мне, что из Одессы прибыл представитель областного подпольного партийного комитета товарищ Сергей (Ингулов) и что он назначает мне встречу. На следующий день я явился по указанному адресу.

Сергей внимательно оглядел меня своими близорукими глазами, задал несколько вопросов о прежней работе и, очевидно, решил, что я «парень подходящий». Кроме Сергея в комнате находилась товарищ Виктория — подпольщица.

301

Свидание продолжалось недолго. Сергей предложил мне приступить к работе в любой белогвардейской газете, но держать курс на работу в деникинском «Агитпропе» — «Осваге». Как устраиваться, сказал он, дело твое. Директива — устроиться, а дальше действовать в интересах подполья... Проинструктировав меня в течение нескольких минут, Сергей попрощался с нами.

Как поступить на работу в редакцию? В городе издавались две газеты: одна Якушкина ¹, другая меньшевистского профсовета — «Луч». Намечался выход третьей газеты — видного биржевого дельца Френкеля «Трудовая копейка». Меньшевистская газета нас мало интересовала... Надо было попасть в «центр политики» — в газету Якушкина, которая фактически являлась официозом штаба генерала Слащева.

Я решил действовать. Во время моей работы в «Херсонских известиях» при Советской власти мне часто приходилось по телефону вести переговоры с нашим николаевским корреспондентом, местным репортером. Наше знакомство было, так сказать, «телефонное». Репортер работал в газете Якушкина. Я явился в редакцию и, вызвав его на улицу, сразу приступил к делу.

— Я — Ленау... Я должен поступить на работу в какую-нибудь газету... Вы должны дать мне рекомендацию.

Видя, что парень растерялся от неожиданности, я стал напирать дальше:

— Деникин недолговечен. Деникин уйдет, а вы останетесь здесь, что будет, когда вернется Советская власть? Понятно?.. Вы должны мне дать рекомендацию.

Подействовало. Репортер дал рекомендацию к редактору «Трудовой копейки» (у Якушкина штат был переполнен, пришлось пока как за «зацепку» ухватиться и за «Трудовую копейку»).

Рекомендация имела успех. Редактор принял меня на хроникерскую работу и дал ряд поручений. Но работать в «Трудовой копейке» не пришлось: начальник гарнизона города Николаева не разрешил выхода «Трудовой копейки». Этот факт произвел большое впечатление на николаевскую буржуазию и кадетов, ибо если в глазах деникинцев даже такая газета выглядела левой, то чего же им дальше сулит курс, взятый «южнорусским правительством»?

________________________
¹ Вячеслав Якушкин, потомок народовольцев Якушкиных, прибыл в Николаев из Москвы в 1917 году по поручению партии эсеров, к 1919 году скатился в лагерь идеологов деникинщины, став махровым черносотенцем; в 1920 году был расстрелян по приговору Николаевской губернской чрезвычайной комиссии.— М. Л.

302

Тогда издание газеты затеял крупный помещик, кадет В. П. Юрицын. Он был другом главнокомандующего Новороссийской чобласти барона генерала Шиллинга, и дело с выпуском газеты быстро наладилось. Секретарем редакции назначили старого журналиста А. М. Ростиславского. Выделили редколлегию газеты в составе некоего Владимирского, карьериста и борзописца, писавшего гнуснейшие передовые статейки; адвоката Равича (Александрова), писавшего большие фельетоны- пасквили на Советскую власть и большевиков, готового на любую подлость, лишь бы доказать свою преданность «единой неделимой».

Газета стала называться «Южное слово». Рекомендацию в эту редакцию мне дал уже редактор «Трудовой копейки». Мне предстояло проявить себя знающим дело и расторопным репортером, чтобы получать от редакции ответственные поручения, интервьюировать «высокопоставленных лиц», которые, разумеется, главным образом интересовали подполье, и, вполне понятно, не столько они сами, сколько их канцелярии, где можно было раздобыть тот или иной интересующий подпольную организацию материал.

По поручению редактора я отправился взять интервью у начальника военного порта адмирала Римского-Корсакова. Меня принял адъютант адмирала, молодой безусый лейтенант, который, как по всему его виду было заметно, страшно был горд тем, что носит адъютантские аксельбанты и кортик. Он доложил обо мне адмиралу. Последний принял меня весьма любезно и, узнав о цели прихода, попросил прийти к нему вечером на квартиру, на Адмиралтейскую улицу.

Вечером, принаряженный с иголочки, в черной паре, я сидел в кабинете адмирала. Он говорил, а я все записывал в блокнот. Адмирал, рассказав всю свою родословную, начиная от деда, перешел к изложению своего «послужного списка» и истории своих «боевых подвигов». Я все добросовестно записал. Интервью было прервано супругой адмирала, пригласившей нас в столовую ужинать. За бутылкой вина адмирал разошелся, расхрабрился и стал грозить большевикам, утверждая, что, он, адмирал Римский-Корсаков, через два месяца будет начальником морских сил Балтийского флота, который будет плавать под императорским штандартом.

Адмирал продолжал болтать и стал выбалтывать такие вещи, которые мне, подпольщику, вознаградили потерю целого вечера.

303

Через два дня в газете появилось интервью адмирала. Редакция была довольна моей работой. Еще более доволен был адмирал. Я узнал, что он страшно честолюбив, и намотал это себе на ус.

С тех пор я стал вхож в дом адмирала. Он меня^ величал «дорогим сынком», угощал сигарами, вином, а по военно-морскому управлению дал через адъютанта директиву, чтобы мне предоставляли все необходимые для печати материалы и сведения.

Конечно, только небольшая часть получаемых мною сведений попадала в печать, другие же — об отсутствии топлива на судах, о волнениях среди матросов, о передвижениях военных судов ит. д.— получали те, кому они были более полезны.

Если буржуазные кварталы жили в атмосфере лихорадки, спекулятивной горячки, если валютчики, казнокрады, взяточники, тыловые офицерские крысы и чиновники жили как в угаре и их заповедью было: лови момент днем, «на деле», а по вечерам в ресторанах, то совершенно иная жизнь царила на Слободке и в других рабочих районах.

Редко можно было встретить рабочую семью, из которой один или два члена не были бы по ту сторону фронта — в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Заводы почти не работали. На гиганте «Навале» еле-еле теплилась жизнь, с грехом пополам работал «Тремсуд».

Заводом «Тремсуд» управлял директор-поляк (фамилии его не помню). Мне удалось в редакции добиться поручения бывать в качестве репортера на этом заводе. По удостоверению редакции заводская полиция беспрепятственно меня пропускала непосредственно к директору. Разумеется, пока я добирался от входных ворот до директорской — а проходить надо было огромный двор расстоянием в полверсты,— я по дороге, бывало, «посею» несколько прокламаций и пару-другую номеров подпольного «Одесского коммуниста». Директор меня информировал только о положении и перспективах завода. Рабочего вопроса он не касался и уже в первой беседе заявил, что такового сейчас не существует:

— Рабочие хотят есть, пить, одеваться и работать, политика их не касается. Политика — дело Добровольческой армии...

Нормальная работа завода начнется после занятия Москвы Добрармией. Это вопрос двух-трех недель. Орел взят. Не сегодня-завтра будет взята Тула, а оттуда до Москвы рукой подать...

304

	А. А. Лиманский, первый председатель Северо-Кавказского краевого подпольного комитета РКП(б), до ареста в мае 1919 г.
М. С. Кочин, заведующий орготделом и типографской техникой Северо- Кавказского краевого подпольного комитета РКП(б), до ареста в мае 1919 г.	А. Г. Климов, командир разведки отряда «Гром и молния».

«Донская правда», орган Донбюро РКП(б), пересылавшаяся на Дон через деникинский фронт

Мандат Черниговского губкома КП(б)У командиру партизанского отряда Н. И. Точеному

— Ну а до взятия Москвы?

До взятия Москвы «несуществующий рабочий вопрос» давал себя чувствовать на каждом шагу, и мало для кого было тайной, что администрация завода больше тратит времени на информирование контрразведки, чем на администрирование.

Оставалось непонятным, зачем главнокомандующему генералу Шиллингу, прибывшему из Одессы, понадобилось сейчас лее после пышного банкета у В. П. Юрицына отправиться на завод «Тремсуд», чтобы выступить перед рабочими.

В день митинга я беседовал со многими рабочими. Их разбирало любопытство, что же им доложит генерал. Многих докладчиков слыхали за время революции, но генералов — впервые.

Собрание было довольно многолюдным. Рабочие слушали. Генерал говорил.

Надо отдать справедливость генералу, он проявил хорошие качества пропагандиста. От конкретного переходил к общему. Начал с того, что цены на хлеб, мясо, сапоги и мануфактуру в Сибири при правительстве Колчака низкие. Он сравнивал цены советские с ценами сибирскими и все бил в одну точку: разобьем, мол, большевиков, все будет дешево: и хлеб, и сапоги, и махорка... Одно было слабое место у оратора. Он «забыл» упомянуть о восьмичасовом рабочем дне, о профсоюзах, о свободе стачек. Правда, в поданных записках рабочие напомнили об этих вопросах, но в ответ солдафон-пропагандист, не моргнув глазом, отчеканил по-фельдфебельски:

— Я политикой здесь не занимаюсь. Наше дело военное. Политикой будет заниматься правительство после победы над большевиками. Образ правления установит Учредительное собрание, оно и установит политику по интересующим вас вопросам. А теперь мы знаем только одно: с богом, на большевиков, за единую неделимую Русь.

После такого «вразумительного» ответа в задних рядах раздались возгласы:

— Хлеба дайте! Соловья баснями не кормят! Хлеба нет. Денег не платят...

Генерал щелкнул каблуками, брякнул шпорами, приложил руку к козырьку и пошел прочь.

После посещения завода Шиллингом администрация зашевелилась и, опасаясь волнений рабочих, стала изыскивать средства для хотя бы незначительного удовлетворения материальных потребностей рабочих. Некоторые цехи частично перешли на изготовление предметов, которые можно было обменять на хлеб у крестьян. Была снаряжена экспедиция на пароходе, пущенном по Бугу к Ингулу, для такого обмена.

305

Но из этой затеи ничего не вышло.

В селах полыхал огонь крестьянских восстаний. Тогда-то и появился знаменитый свирепый приказ Слащева, в котором он грозил беспощадно расправляться с повстанцами, или, как писал он, белым войскам предстоит «весь путь от Николаева до Умани осветить зарей во всю ночь» (стиль у генерала Слащева был весьма своеобразный).

Рабочие голодали. Свирепствовал сыпняк. Деникин объявлял одну мобилизацию за другой. Рабочие не шли. На улицах устраивались облавы. По ночам шли повальные грабежи. Жизнь в городе превратилась в сплошной кошмар. Расстрелы мирных граждан, убийства в квартирах, на улицах стали обычным явлением.

В городе фактически установилась диктатура белой контрразведки.

Вскоре генерал Слащев оставил кошмарный кровавый след в Николаеве... Трудно без содрогания вспомнить «расстрел 61-го». Остановлюсь лишь вкратце на событиях трагической ноябрьской ночи 1919 года.

Однажды ко мне явился подпольщик Саша Биншток и сказал, что останется у меня ночевать. Нужно было написать воззвание к рабочим в связи с восстанием в Баштанке и Висунске. У девушки — соседки по квартире была пишущая машинка. Соседка нам ее уступила, и мы с Сашей по очереди стучали на машинке. Лишь под утро мы улеглись спать на полу, но заснули не сразу. Оба были под впечатлением воззвания. Не помню, теперь в точности содержания прокламации. Мы не предполагали тогда, какие роковые последствия эта прокламация принесет 61 молодой жизни. Наутро Саша ушел, забрав с собой воззвание.

Через три-четыре дня пришел Гриша (Хазанов).

— Сегодня будет у нас работа... Будет расклейка прокламаций.

Гриша хуже меня знал город и просил посоветовать, где лучше всего расклеить. Я объяснил. Мы еще часа два толковали с ним, говорили о скором разгроме Деникина и с увлечением строили планы нашей работы после прихода красных...

Гриша ушел оживленный, радостный, бодрый.

Утром меня разбудила квартирная хозяйка.

— Вставайте! Весь город бежит на площадь Коммунаров. Там лежат расстрелянные николаевские большевики.

306

Я вскочил и как пуля помчался в редакцию. Торопливо раскрыл газету. Да. Опубликован список 61 расстрелянного в эту ночь. Затем следует короткое сообщение о раскрытии подпольной организации и резолюция Слащева: «Расстрелять за то, что пошли против единой неделимой».

Быстро пробегаю список. В списке наши товарищи — Щербина, Поляков, Сосновский, Гриша Хазанов и Тамара Мальт (комсомолка), других знакомых имен я в списке не вижу.

Я помчался на площадь Коммунаров у завода «Тремсуд».

Пребывание в царской армии, двухлетние походы во время империалистической войны достаточно закалили мои нервы. Я видел много крови. Но то, что представилось моим глазам на площади у завода «Тремсуд», могло заставить кричать даже камни...

Большая часть площади была залита кровью. То тут, то там валялись покрытые пылью человеческие мозги, отрубленные пальцы, кусок уха, глаза, обрубок ноги... У подножия разрушенного белыми памятника коммунарам, погибшим в 1919 году в селе Козловке, были сложены в ряд 58 трупов (раненным во время расстрела Щербине, Полякову и Асушкину удалось бежать). Лица мертвецов изуродованы. Тех, кто не погиб сразу, рубили шашками. Многие расстрелянные были раздеты казаками донага.

Площадь была запружена народом. Обезумевшие женщины, старики, дети, с блуждающими глазами, перешагивали через трупы, переворачивали их вверх лицами, опознавали своих близких — детей, отцов, мужей, братьев. Душераздирающие крики женщин, тоскливый плач детей оглашали воздух. Я бродил по полю, искал Гришу и Тамару Мальт.

Я их нашел... Они были истерзаны пьяными контрразведчиками. В груди клокотало. Казалось, еще миг — и вскочишь на камни памятника и крикнешь собравшейся толпе: «Месть палачам!»

Только холодный рассудок удерживал от бесцельного шага...

Как разворачивался ход трагедии в ночь на 20 ноября 1919 года?

По данным, собранным мною, события происходили таким образом. Комсомольцы приступили к расклейке воззвания. По неосмотрительности они дали расклеить несколько прокламаций десятилетнему мальчику. Тот был пойман контрразведчиком. Ребенка стали пытать. Он рассказал, что прокламации

307

ему дал Гриша и привел контрразведчиков на квартиру Хазанова. Гриши не было дома, соседи сказали, что он ушел к Тамаре Мальт. У нее на квартире они и были захвачены с прокламациями. Их отвели в контрразведку. Начальник контрразведки Шерман и его ближайший помощник поручик Липо- ман поспешили с докладом к Слащеву с заранее заготовленным списком на 61 человека. Слащев кутил в Общественном собрании на банкете, устроенном в его честь по случаю отъезда на петлюровский фронт. Слащев выслушал начальника контрразведки и, не долго думая, наложил свою трагически знаменитую резолюцию, утверждавшую расправу.

В час или два ночи началась казнь. По списку, составленному в контрразведке, из тюрьмы выводили заключенных и усаживали на грузовики. Им говорили, что отправляют на «этап». Всех их привезли на площадь Коммунаров. Там в каком-то помещении заседал «суд» из контрразведчиков и офицеров, среди которых был и руководивший расстрелом поручик Липоман.

Некоторых приговоренных к расстрелу арестовывали в квартирах и свозили на площадь Коммунаров.

Для расправы был вызван специальный эскадрон казаков, которых предварительно напоили спиртом.

Последними привезли Гришу и Тамару. Их зверски избивали. Тамару за волосы подвешивали к потолку, требуя назвать имена большевиков. Грише огнем жгли пятки. Юноша и девушка держались стойко. Тамара, стиснув зубы, не проронила ни звука, Гриша запел «Интернационал». «Да здравствует Советская власть», «Да здравствует коммуна» — были его предсмертные слова.

Обреченных выводили по восемь человек, ставили у стенки и расстреливали. Так свершилась казнь шестидесяти одного. Шедших утром на завод рабочих заставили складывать трупы в один ряд ¹.

Через два часа после посещения площади Коммунаров я был в штабе Слащева. Начальник штаба полковник Дубяго от имени генерала Слащева дал мне следующее интервью:

_________________________
¹ По поручению губернского комитета партии мне довелось выяснять обстоятельства расстрела в ночь на 20 ноября 1919 года. Об этом я сделал сообщение на заседании Николаевского городского Совета 20 ноября 1921 года. Выступившие после меня товарищи Шляпников из профсоюза водников, Щербина и другие дополнили мой доклад. Отчет об этом заседании был опубликован (см. «Известия Николаевского губкома и губисполкома» 22 ноября 1921 г.) — М. Л.

308

— В Николаеве не осталось ни одной большевистской сволочи. Контрразведка ночью выловила всю подпольную организацию, и она расстреляна.

Но все это было далеко от истины. Ни один из членов комитета, никто из активных подпольных работников партии не был арестован. В тот же день состоялось собрание подпольной организации. На этом собрании было больше товарищей, чем когда-либо. Подполье действовало.

Расстрел шестидесяти одного был началом агонии белых. Чем дальше, тем больше население убеждалось, что безрассудные расправы над рабочими и крестьянами и кровавый террор усиливаются по мере развала Добровольческой армии. На фронте под Тулой дрогнули деникинские войска и Красная Армия перешла в решительное наступление. В тылу продолжалось разложение белогвардейского режима.

Как-то рано утром на телеграфном столбе на Никольской улице жители города увидели труп повешенного крестьянина. На груди у него была приколота записка: «Партизан».

Оказалось, что ночью горстка партизан совершила налет на город. Одного из них деникинцы захватили в плен, остальные отступили. Труп болтался на столбе в течение суток. У столба собирался народ. Рабочие и крестьяне, специально приезжавшие поглядеть на то, «чи правда, що Дешкш селян випае», открыто выражали свое возмущение.

Через два месяца после того, как я поступил в «Южное слово», издатель газеты кадет В. П. Юрицын, не вдаваясь в объяснение причин, приказал заведующему издательством меня уволить. Тщетны были старания секретаря редакции и заведующего издательством доказать, что я хороший работник, «имею связи». Меня уволили.

Но без дела я оставался недолго. С распростертыми объятиями меня принял в свою газету Якушкин. Его газета к этому времени приняла откровенно черносотенный характер, в связи с чем большинство сотрудников ушло из редакции. Я стал работать у Якушкина. Здесь были лучше связи с белогвардейскими руководящими кругами. Через пару недель газету перестали читать. Якушкин занялся выборной кампанией в городскую думу.

На фронте белых произошла катастрофа. Белогвардейцы отступали к Харькову. Чувствовалось приближение конца деникинщины. Юрицын приготовился к спасению своей персоны с тонущего корабля Добрармии. Под предлогом отсутствия бумаги он ликвидировал «Южное слово». Тогда николаевское отделение «Освага» приступило к изданию газеты «Южная речь».

309

Заведовать делами редакции было поручено помощнику начальника «Освага» поручику Ромодановскому. Редактором газеты назначили начальника «Освага» штабс-капитана Коля.

Ромодановский принял меня к себе на работу по рекомендации адмирала Римского-Корсакова, который тогда уже являлся градоначальником. Мне поручили прием информации по телефону из одесского «Освага». Поручик по секрету говорил мне, что на эту работу должен назначаться особо благонадежный человек, так как информация состояла из двух частей — одной для печати, другой только для сведения начальствующих военных лиц. Это было именно то, чего я добивался в течение нескольких месяцев. Задание Сергея Ингулова я выполнил.

Работать мне теперь стало особенно удобно, ибо я имел на руках такое удостоверение:

В этой связи вспоминается такой случай. Однажды ночью я шел по улице, нагруженный целой пачкой прокламаций. Вдруг контрразведчики оцепили всю Соборную улицу и стали обыскивать всех прохожих. Военных и тех обыскивали. А я предъявил свое удостоверение, держа в другой руке завернутый сверток прокламаций, и меня немедленно пропустили, а подпоручик, руководивший облавой, к тому же еще и взял под козырек.

Работа шла у нас совсем «чисто». Я принимал информацию в восемь часов вечера на междугородной телефонной станции. После приема тотчас же отправлялся к себе домой, где меня уже ждал Саша. Я ему отдавал не подлежащую оглашению «секретную информацию» и только после этого шел в «Осваг».

Для деникинщины наступили черные дни... Среди белых царила паника. Дисциплина в войсках резко упала. Шли грабежи. Началась подготовка к эвакуации. Сводки врали безбожно. Я принимал из Одессы информацию о том, что «красные оттеснили наши части и продвинулись на 15 верст» и т. д.,

310

а поручик Ромодановский по-своему «переправлял» ее для печати, после чего она выглядела уже так: «Наши части оттеснили красных и продвинулись вперед» и т. д.

Ромодановский стал заявлять, что он хотя и патриот, но любит «каштаны» (каштанами он называл деньги), и действительно он обирал «Осваг» и газету как только мог; штабс-капитан Коль принялся писать «либеральные» статьи, в которых ратовал за равноправие, «учредилку» и т. п. И без того бездарные статьи, подделанные под влиянием страха под «республиканский дух», были еще более отвратительны.

Белые арестовали в Одессе бывшего председателя Николаевского ревкома Ф. Соколова и доставили в Николаев, где военный суд приговорил его к смертной казни.

Согласно существовавшему положению, приговор должен быть утвержден начальником гарнизона. Наша организация подняла на ноги рабочие массы. Ф. Соколов пользовался большой популярностью среди рабочих. Под давлением рабочих меньшевистский совпроф послал делегацию к начальнику гарнизона Николаева с ходатайством о помиловании. Генерал ответил: «Я подумаю».

Я помчался за «интервью» к генералу. Генерала в штабе не оказалось. Пошел к нему на квартиру.

Я спросил:

— Расстреляете Соколова?

Генерал, сложив руки на груди и сделав «святое лицо», произнес:

— Я поступлю так, как подскажет мне моя совесть.

Он притворялся. Любому было ясно, что могла подсказать генералу «совесть». Подействовало другое — десятки писем, присланных рабочими, с угрозой, что если Соколов не будет помилован, то он (генерал) будет убит.

Смертная казнь была заменена Соколову двадцатью годами каторги.

Паника в городе усиливалась. Белые потеряли голову. «Мой» адмирал Римский-Корсаков сообщил мне однажды, что решил передать власть назначенному «демократическим путем» городскому голове и что кандидатом на этот пост он намечает брата Юрйцына — Сергея Петровича, эсера, бывшего редактора-издателя «Сынов отечества», при Керенском бывшего губернским комиссаром Временного правительства.

Юрицын взял управление из рук белых на два дня. Выпустив из тюрьмы политических заключенных, он испугался «бремени власти» и вместе с братом-кадетом бежал на яхте в Одессу, а оттуда в Константинополь.

311

Из тюрьмы были выпущены Соколов, Насеноник, Шляпников, Зеленев, М. Пархоменко и другие товарищи.

Через неделю белые в панике бежали на кораблях.

В десять часов вечера 31 января советские войска и партизаны-повстанцы на плечах бегущих казаков вступили в Николаев, ставший теперь красным Николаевом навсегда.

Л. С. Леонов

На смену павшим вставали новые бойцы

Фактическим началом подполья на Харьковщине можно считать середину июля 1919 года. Дело в том, что оставленные для подпольной работы коммунисты вскоре после занятия города деникинцами в конце июня 1919 года были арестованы. Провалы произошли и в других городах Украины. Поэтому избежавшие ареста коммунисты из других мест направлялись в Харьков, где их не знали и где они могли развернуть подпольную работу. Мой приезд в Харьков также был связан с провалом в Екатеринославе.

Так из работников, приехавших из других городов, начала складываться харьковская подпольная партийная организация, которая затем пополнялась местными товарищами.

Большое число коммунистов присылало Зафронтовое бюро ЦК КП(б)Украины, возглавлявшееся С. В. Косиором. Оно было руководящим центром для подпольных организаций на Украине и в Крыму.

Направляясь в Харьков, я получил адрес явки, которая была на учете у Зафронтбюро (по Конторской улице, дом № 40). С трудом связался с местными подпольщиками М. Буровым (Адиным) и А. Левитиным. Они и ввели меня в организацию, предварительно устроив мне тщательный опрос.

Первоначально работа харьковских подпольщиков в значительной мере сводилась к выявлению преданных Советской власти товарищей, организации явок. Затем была поставлена задача во что бы то ни стало создать типографию. Специалистов печатного дела мы нашли. Одним из них был рабочий Сли- винский, работавший в то время в типографии Яковлева. Он

312

сообщил нам, что эвакуированный Харьковский губком партии оставил в Сумах небольшую типографию и принадлежности к ней. Через несколько дней основная часть типографского оборудования была перевезена из Сум членом нашей организации Губкиной. Не хватало шрифта. Его запас постепенно пополнялся Сливинским, который незаметно выносил шрифт из типографии Яковлева. Все же этого было недостаточно. Полностью наладить работу типографии мы не имели возможности из-за отсутствия денег.

В Харькове на полулегальном положении существовал Красный Крест. Как-то представительница этой организации Трахтенберг передала нам просьбу приехавшего партийца связать его с нашей подпольной организацией. Опасаясь провокации, мы категорически отказались от приема работников через Красный Крест. Так как приезжий настойчиво продолжал требовать встречи, мы пошли на это и уполномочили одного из руководителей организации М. Адина (Бурова) встретиться с ним. Вдвоем с Буровым они пришли ко мне на квартиру (я жил тогда в Подольском переулке). Прибывший предъявил мандат Зафронтбюро, в котором было указано, что он является членом «тройки» по организации подпольной работы на Левобережной Украине. Кличка его Казимир. Это был Михаил Черный.

Несколько слов об этой «тройке». В дни эвакуации советских учреждений из Киева Зафронтбюро выделило «тройку» для организации подпольной работы на Левобережье, в которую вошли Михаил Черный, Петр Слинько и Тарногородский. В самый разгар эвакуации Черный и Слинько выехали в направлении Черкасс, откуда вели наступление деникинцы. В их задачу входило поскорее оказаться на захваченной врагом территории, чтобы потом легче было добраться до Харькова, уже занятого белыми. Вместе с членами «тройки» выехали девушки-коммунистки Наташа Порш и Леля Чернышевская, которые везли деньги и бланки для паспортов.

После встречи у меня мы пригласили Казимира на наше заседание, которое состоялось на квартире сестер Эбич (в доме № 3 по Ботаническому переулку). Сестры Эбич, беспартийные, работали в Красном Кресте. Мы информировали Казимира о положении в городе. А положение это, признаться, было неважное: не было средств, документов, налаженных явок, свирепствовал белый террор и т. д. Все это не позволяло активизировать деятельность подполья.

На этом заседании мы никаких организационных вопросов не рассматривали, договорившись решить их в более подходящих условиях, так как квартира, где мы в тот раз собрались,

313

не отвечала требованиям конспирации. Подыскать другую квартиру поручили мне. Следующее заседание состоялось на квартире моих знакомых Новиковых, проживавших по Пушкинской улице в доме № 53, рядом со штабом командующего Добровольческой армией генерала Май-Маевского. Комната, в которой мы заседали, находилась на втором этаже флигеля. Новикова дежурила на улице.

На повестке дня стояли три вопроса: 1) реорганизация подпольного комитета, 2) рассмотрение плана работы, 3) распределение обязанностей.

В состав комитета вошли: М. Буров (Адин), Андрей Колесников, А. Левитин, Н. Меклер, М. Черный, Л. Леонов. Я был избран секретарем подпольного губкома партии. Согласно принятому плану на ближайшее время, комитет должен был организовать подпольный ревком, наладить сеть явок в разных районах города, установить связь с другими городами и с Зафронтбюро, закончить организацию типографии, продолжать собирание сил для подпольной работы. Обязанности распределили следующим образом: за Михаилом Черным осталось общее руководство; Бурову поручили создание ревкома, налаживание связи с воинскими частями, приобретение оружия, руководство разведывательной работой; Колесникову — связь с профсоюзными организациями; мне — организацию явок, связи с другими городами и Зафронтбюро, выявление людей, готовых работать в подполье, и определение их на службу в нужные нам белогвардейские учреждения; Меклеру — организацию типографии.

После первого заседания комитета, утвердившего план, активность подполья заметно оживилась. Мы немедленно послали товарищей в Екатеринослав, Киев, Луганск, Кременчуг, в Зафронтбюро для информации и установления регулярной связи.

На первых порах были открыты три явки: на Плехановской, Мещанской и Клочковской улицах. Между прочим, это оказалось довольно сложным делом. Нередко для организации явок приходилось приобретать собственные торговые заведения.

Наиболее подходящим видом явочных квартир мы считали бакалейные лавки, в которых обычно имелись задние комнаты. В этих-то комнатах и должна была сосредоточиваться наша работа. Но тут мы сталкивались с трудностями в подборе «лавочников», ибо из числа подпольщиков трудно было найти подходящих товарищей, кто мог бы, не вызывая подозрений контрразведки, сойти за торговцев. Для этой цели пришлось

314

привлекать беспартийных, выражавших желание помочь подпольщикам и хорошо известных кому-нибудь из членов комитета. Каждая такая явка должна была быть на самоокупаемости, однако в дальнейшем им часто приходилось выделять дотации.

Клочковская явка была предназначена для ревкома и связи с партизанскими отрядами; здесь обосновался секретарь ревкома, отсюда направлялась вся ревкомовская работа.

Явка на Плехановской служила для связи с заводами. Дежуривший на ней получал информацию с предприятий, держал и непосредственную связь с рабочими-подполыциками.

Явка на Мещанской улице считалась центральной для приема посылавшихся к нам из других городов товарищей. Отсюда они направлялись и на соответствующую работу. На этой явке ежедневно дежурил секретарь подпольного комитета.

Кроме того, мы имели несколько квартир для проведения своих заседаний.

В то время, когда мы начали широко развертывать подпольную борьбу, деникинская контрразведка вырвала из наших рядов Михаила Черного. Как только нам стало известно об этом, я созвал заседание комитета. Бурову поручили выяснить обстоятельства ареста и местонахождение Черного. А. М. Янова, намеченная руководителем создававшегося тогда нами подпольного Красного Креста (к этому времени он еще не был организован), должна была сразу же, после того как от Бурова поступят сведения о Черном, связаться с арестованным и организовать регулярные передачи ему.

Красному Кресту удалось за сравнительно короткое время наладить связь с тюрьмой, организовать регулярные передачи арестованным и переписку с ними. Большую помощь во всем этом оказал надзиратель тюрьмы Власенко, глубоко сочувствовавший и бескорыстно помогавший нам. Впоследствии он был расстрелян белыми.

В своих письмах товарищам арестованные во всем оставались верными себе. Михаил Черный даже через толстые стены своей одиночной камеры ухитрялся давать нам советы и указания, предостерегал от предателей, жертвой которых стал он сам.

Пытаясь добиться освобождения арестованных, Красный Крест прибегал к различным способам, главным из которых был подкуп. Перед соблазном получить кругленькую сумму денег не могли устоять многие деникинцы. Ряд товарищей удалось таким образом освободить. Но выкупить Петра Слинько, Михаила Черного и членов ревкома оказалось невозможным.

315

Накануне казни в пересланном нам предсмертном письме Черный писал: «Дорогие, вчера 28 октября в конторе тюрьмы был военно-полевой суд. Приговорено двадцать два человека к смертной казни, в том числе я... Завтра нас расстреляют. Я спокоен и давно приготовился к этому. Сообщите об этом моим родным и знакомым. Привет вам, дорогие друзья. Целую вас. Берегите себя. Умираю спокойно. Мстите. Ваш Михаил». ¹

В лице Михаила Черного мы потеряли не только прекрасного организатора и незаменимого руководителя, но и отличного товарища, с большой заботливостью относившегося ко всем членам нашего подпольного коллектива. Его уверенность, его заражающая энергия придавали нам силы в тяжелой, неравной борьбе. «Нужно быть уверенным в победе — и мы победим»,— говорил он нам всегда, и эти слова мы вспоминали в трудные минуты.

...Приток новых работников в харьковское подполье из центра и ряда городов Украины продолжался. Они приезжали с паспортами, полученными в центре, а фабрикация этих документов была далеко не совершенной. Бывало так, что в паспорте, там, где указывалось местожительство, значилась улица с несуществующим номером дома, или на документах разных ведомств стояли подписи одних и тех же лиц. Такое положение создавало опасность провалов, и потому стояла острая необходимость организации своего паспортного бюро. Мы подобрали трех человек — Соколова, Данишевского и Ашкенази, которые развернули работу не хуже любого полицейского паспортного стола. Бюро помещалось в доме № 4 по Театральному переулку в квартире, принадлежавшей Брунзелю. Квартира состояла из пяти комнат. Когда белые пришли в Харьков, сыновья и зять Брунзеля ушли в белую армию, и таким образом освободилась площадь, которую хозяйка сдавала внаем. В одной из комнат и поселился Соколов, у которого обосновалось подпольное паспортное бюро. Надо сказать, что мы старались по возможности использовать для своих целей подобные квартиры, не вызывавшие подозрений властей.

Наше бюро имело гравера, который изготовлял печати, штампы полицейских участков разных городов. Бланки для документов печатал владелец частной типографии на Грековской улице кустарь Исаев. В его типографии мы предполагали печатать и листовки. Работал Исаев в ночное время один, без помощников. За работу брал дорого, но с этим приходилось мириться. О том, что типография Исаева работает на нас, знали

_______________________
¹ «Летопись революции», 1924, № 4, стр. 104.

316

лишь я и Сливинский, который и свел меня с Исаевым. Сли- винский же, оказавшийся впоследствии предателем, и выдал Исаева контрразведке.

Наши «паспортисты» были связаны с некоторыми полицейскими участками и с воинским начальником, откуда получали подлинные, «законные» документы. Паспортное бюро было одним из важных наших отделов. Большое количество документов мы передавали пленным красноармейцам, которые, бежав из деникинских лагерей, пробирались с фиктивными паспортами в партизанские отряды. Немало паспортов выдали мы также солдатам деникинских частей, которые, как мы знали, готовы были дезертировать из белой армии. Паспортное бюро снабжало документами подпольщиков не только Харькова, но и других городов, а также через ревкомы еще и повстанческие отряды.

Быстро разворачивалась работа подпольного Харьковского ревкома. Ему удалось связаться с партизанскими отрядами, действовавшими в лесах Харьковской губернии. Их было шесть: в Сумском уезде отряд Савченко и Березовского численностью сто бойцов при одном пулемете, в Лебединском и Чугуевском уездах отряды, насчитывавшие 50 человек при двух пулеметах; в Ахтырском уезде отряд Фролова из 60 человек, в Изюмском уезде отряд Сазонова — 50 человек и в Валковском уезде — Корнеева — до 20 конных партизан при двух пулеметах. Кроме того, ревком наладил связь с рабочими-подполыци- ками электростанции железнодорожных мастерских.

В тот период разворота деятельности подполья приехал из центра с мандатом Зафронтбюро с назначением в члены комитета Яковенко. Первое время он производил на нас впечатление опытного и толкового работника, но, как оказалось впоследствии, был провокатором. Еще спустя несколько дней приехали Френкель с женой Анной (их клички — «Француз» и «Француженка»). Френкеля и Яковенко кооптировали в состав нашего комитета.

Заседания комитета проводились довольно часто и проходили бурно. Первым вопросом повестки дня обычно была информация секретаря комитета о проведенной за время между заседаниями работе, о прибывших новых работниках и данных им поручениях. Оживленные прения вызывало обсуждение предстоящих задач. Дело в том, что, находясь в глубоком вражеском тылу, далеко от развертывавшихся на фронте боевых действий, мы не могли по деникинским газетам судить об истинном положении дел. Но мы знали о продолжавшемся отступлении Красной Армии, о падении Курска, Воронежа, Орла.

317

Прорыв Южного фронта белоказаками генерала Мамонтова, захват ими Тамбова и Козлова — все это говорило о том, что борьба с деникинцами потребует немало времени, и нам нужно было точнее определить, по какому руслу следует направить свои усилия. В этой связи многие из нас высказывались за то, чтобы сделать упор на пропагандистскую работу, вести планомерную организацию уездных и районных ревкомов, укреплять связи с партизанскими отрядами, собирать оружие. Выдвижения неосуществимых, всякого рода авантюрных проектов мы избегали.

Другая, численно меньшая, часть комитета считала необходимым взрывать мосты, склады боеприпасов и т. д., не учитывая, что мы не имели для этого ни необходимых материалов, ни организованных боевых групп.

Различие точек зрения на задачи текущего момента и в связи с этим взглядов на методы и направление партийной подпольной работы вызывало острые споры в комитете. В скором времени наметилась даже немногочисленная группировка, которая поставила себя в оппозицию большинству организации. Товарищи из оппозиции часто игнорировали правила конспирации и без ведома комитета, не считаясь с условиями разгула белого террора и широко разветвленной агентурой контрразведки, собирались группой до 15 человек, открывали широкие прения, в которых главное место занимала критика работы комитета. Как только я узнал об этом, то вызвал этих товарищей и разъяснил им обстановку, указал на последствия, к которым могут привести подобные действия, и сделал им строгое предупреждение. К резким мерам мы старались без крайней необходимости не прибегать, так как дорожили каждым работником подполья, тем более что все они были горячо и искренне преданы нашему делу.

Основная часть оппозиции вскоре согласилась с линией комитета, но оказались и непримиримые — Буров, Левитин, Соня Бальзак, которые продолжали выступать против линии большинства. На одном из заседаний комитета нам пришлось прибегнуть даже к крайней мере — вывести Бурова из состава комитета.

...В Харьков прибыла большая группа нелегальных работников из Екатеринослава — Орлов, Гринев, рабочие Брянского завода, Макс (фамилию не помню), М. Харнас, члены Екатери- нославского губкома. Из Зафронтбюро к нам были направлены Миша Яновский (Хорольский), бывший член Полтавского губкома КП(б)У, Мазнюк, бывший офицер, Радько, крестьянин; затем приехал Белкинд (Орлик) из Киева.

318

В связи с приездом этих товарищей возникла необходимость реорганизации комитета. На заседание комитета был созван весь наш актив. После тщательного обсуждения предложенных кандидатур избрали новый губернский комитет в следующем составе: Френкель, Яковенко, Колесников, Буров, Хорольский, Соня Бальзак, Леонов. Я был снова избран секретарем губкома.

Вновь избранному комитету поручили изучить сложившуюся обстановку и определить направление текущей практической работы. На следующий день на Вознесенской улице состоялось заседание комитета, на котором был реорганизован ревком. В его состав вошли: Яковенко — председатель, Орлов — секретарь, Радько, Клим и Гринев — члены ревкома. Тут же назначили начальника оперативного отдела при ревкоме — Мазнюка, на которого возложили координацию наших действий с партизанскими отрядами. Наметили примерный план работы ревкома. Он предусматривал расширение и укрепление связей с партизанскими отрядами, организацию уездных ревкомов, приобретение оружия и отправку его партизанам, усиление работы по разложению деникинских воинских частей. Много внимания уделялось Красному Кресту, для укрепления которого мы выделили Харнаса и Анну Френкель.

Туго шло дело с организацией типографии. Если удавалось достать шрифт, то не было материалов, без которых нельзя было приступить к печатанию. Эту работу мы поручили типографскому рабочему Максу, бывшему члену Екатеринослав- ского подпольного губкома партии. Он сумел кое-что приобрести, и нам удалось выпустить две листовки и два номера газеты.

Комитет придавал большое значение работе в профсоюзах. Как и в. других городах, профсоюзы в Харькове возглавлялись меньшевиками, во всем поддерживавшими деникинскую власть. Многие из прибывавших к нам товарищей направлялись, в зависимости от их прежней специальности, в соответствующие профсоюзы, где они регистрировались как безработные, принимали участие в собраниях, забастовках и т. д. Особенно удачно была налажена работа в союзах табачников, кожевников и металлистов. От нашей организации в союзе металлистов работали М. Харнас и Козлов.

Ко времени реорганизации подпольного губкома партии денежных средств в нашем распоряжении было достаточно. Их мы получили из киевской организации.

Немало внимания уделяли мы разведывательной работе. Задача была не из легких, но наши бесстрашные подпольщицы

319

Стася Слинько (жена Петра Слинько) и Леля Чернышевская сумели завязать связи среди штабного офицерства и регулярно добывали ценные сведения, которые тотчас же отправлялись Зафронтовому бюро.

...На одном из заседаний губкома было внесено предложение в целях большей централизации руководства подпольем комитет широкого состава распустить и образовать партийную руководящую «тройку». Эта «тройка» в свою очередь должна подобрать «профтройку» и придать ей функции высшего подпольного органа по руководству работой в профсоюзах. Эти предложения комитет одобрил. В избранную вскоре на собрании актива нашей организации партийную «тройку» вошли А. Френкель, Миша Хорольский и я. Через несколько дней мы детально обсудили положение в профсоюзах; была выделена «профтройка», членами которой стали старые профсоюзные работники Белкинд и Харнас, а также энергичная, несмотря на свой преклонный возраст, Анна Френкель. Профтройка, получив от меня все городские связи, приступила к работе.

Заседания нашей партийной тройки проходили часто, и на каждом обсуждались основные вопросы деятельности подполья. Помнится заседание, на котором сделал доклад секретарь ревкома Орлов. Он рассказал о возмутительном поведении Яковенко. Организация уездных ревкомов, возложенная на последнего, всячески оттягивалась, тормозились боевые начинания ревкома. Всеми силами Яковенко противился посылке коммунистов в деникинские части с целью разложения их. Заслушав информацию, мы поручили ревкому проводить эти мероприятия без участия Яковенко.

Настало время строго проверить Яковенко. К этому мы подошли очень осторожно. Поручили члену «парттройки» Мише Хорольскому обследовать работу ревкома, выяснить причины разногласий и обо всем доложить.

...Ревком собрался в один из вечеров в домашней столовой в Жаткинском проезде. Присутствовало девять человек. Примерно через час после начала заседания в столовую нагрянули агенты контрразведки с отрядом солдат, окружили дом, и все присутствующие были арестованы. Яковенко же предъявил какую-то бумажку и тут же был освобожден. Всех, в том числе и хозяина столовой, который не подозревал, что в одной из его комнат проходило заседание ревкома, повели в контрразведку.

Все это рассказала нам хозяйка столовой. Яковенко в тот же вечер около полуночи явился на квартиру Френкеля и «сообщил» о том, что произошло в столовой. Его самого, мол, не арестовали потому, объяснил он, что он сказал, что пришел ужинать. Он просил Френкеля передать мне, чтобы я явился утром в указанное им место обсудить случившееся и подумать, что делать дальше.

320

Руководящие работники большевистского подполья в г. Одессе:

Активные участники большевистского подполья в г. Одессе, замученные деникинцами. Проходили по «процессу 17-ти»

Листовка подпольщиков Крыма

Группа руководителей и активных работников подполья в Крыму. Третий слева в первом ряду Павел Михайлович Ословский («Антон»), командир Ялтинского партизанского отряда, секретарь подпольного горкома и председатель ревкома г. Ялты; во втором ряду: Сергей Яковлевич Бабаханян («Николай»), секретарь Крымского подпольного обкома партии (пятый слева); Матвей Андрианович Егерев, один из организаторов Альминского партизанского отряда, член штаба Повстанческой армии (первый справа); в третьем ряду: Владимир Семенович Васильев («Вася»), комиссар военного .отдела подпольного обкома партии, комиссар Повстанческой армии (пятый слева); Клеопатра Константиновна Кожина («Патя»), член Симферопольского подпольного горкома комсомола, заместитель начальника разведки комсомольской боевой дружины (третья справа)

Ранним утром Френкель пришел ко мне, информировал меня и передал просьбу Яковенко. Сопоставив факты и уже нисколько не сомневаясь в том, что провал явился результатом предательства Яковенко, мы решили немедленно уйти с явочных квартир и сообщить всем нашим работникам, Зафронт- бюро и в другие города, связанные с нами, о провале явок. Как нам стало потом известно, на всех явках были устроены засады контрразведчиков, и товарищи, которым не успели сообщить о происшедшем, были арестованы. К счастью, таких арестов оказалось немного, так как известие о провале быстро распространилось по всей организации.

Начались аресты среди подпольщиков, забирали и хозяев квартир.

Организовали новый ревком, но и его вскоре арестовали.

Эти провалы произошли в момент перелома на фронте. К этому времени Красной Армией был взят Орел. Она уже подходила к Курску, все более приближаясь к Харькову.

В нашей «тройке» осталось двое — Френкель и я, так как Миша Хорольский был арестован вместе с ревкомом. Пришедшие ко мне Харнас и Анна Френкель передали, что контрразведка усиленно меня разыскивает, что арестованный ранее Сливинский ценой предательства выпущен на свободу. Мне необходимо было на некоторое время глубоко законспирироваться, так как Сливинский на заседаниях комитета хотя и не бывал, но меня хорошо знал,— мы с ним не раз встречались по делам типографии.

...Наступили последние дни деникинщины в Харькове.

Если первое время в белогвардейских газетах сообщалось о «победоносном» продвижении белых армий, то после начала контрнаступления Красной Армии характер сообщений изменился. Чувствовалось, как неудержимо двигается к Харькову наша армия. В витрине гостиницы «Метрополь» была вывешена карта, на которой цветными шнурами обозначалась линия фронта. Она все больше и больше приближалась к Харькову. Среди белогвардейцев началась паника. Бесчисленные приказы командования о мобилизации, публичные казни дезертиров не помогали. Белогвардейская армия разлагалась. Пьянство и грабежи захлестнули город.

Деникинская контрразведка продолжала свирепствовать. Незадолго до освобождения Харькова Красной Армией были расстреляны арестованные подпольщики. От рук палачей пали наши лучшие товарищи.

321

Погибли двое рабочих Брянского завода и рабочий-печатник Макс. Уничтожена была хорольская группа подпольщиков, которая пробиралась через фронт. Среди погибших — харьковские подпольщики Феня Жуковская, неоднократно переходившая линию фронта с ответственными поручениями, комсомольцы Саня Чернихов и Ваня Минайленко. Последние двое, работая в подпольном ревкоме, выполняли ответственные поручения: передавали документы пленным красноармейцам, были связными с партизанскими отрядами. Попав в руки врагов, комсомольцы держались бесстрашно. Саня Чернихов на допросе заявил: «Я хочу умереть вместе с моими товарищами».

За два дня до вступления в Харьков Красной Армии началась поспешная эвакуация белых. Поездов не хватало, заполнялись они преимущественно командным составом, буржуазией и их имуществом.

11 декабря 1919 года уже были слышны орудийные выстрелы. Вечером в тот день передовой отряд Красной Армии под командованием Саблина вошел в Харьков. Население, особенно рабочие, выйдя на улицы, радостно приветствовало красноармейцев, принесших избавление от ужасов белогвардейщины. Над Харьковом навсегда заалело красное знамя Великого Октября.